Старость

Комментарии (0)

Вдоль низкого берега речки Меленки растянулась деревня Добрино.     Два ряда домов, потемневших   от   времени,  по   фасаду    украшены   затейливыми    белыми  узорами.   В палисадниках  цветут  раскидистые  кусты  сирени.   Набрала  силу  первая неприхотливая зелень. Ожила Добрино, заторопилась переделать весенние дела.

И лишь за высоким голубым  забором  тишина.   Это дом Степана Иванычева.  Он стоит прямо по середине  деревни  напротив колодца.   Ворота с белым   голубком   на  длинной жердочке  в  центре,  заросли  по низу одуванчиком.   Если  войти  в  калитку,   отделанную белыми ромбиками  и  открыть тяжелую дверь с металлическим кольцом вместо ручки, то окажешься  на  темном  прохладном  мосту,   а   с  него  можно  попасть  в  чистую   теплую горницу.   Беленая  русская  печь  занимает  всю ее правую половину. Белые занавески на тонком  шнуре  еще  задернуты.   Узкие  окна  заслонили  алые  герани.   Они  никогда    не выводились   в   этом  доме:     с    ранней  весны    и    до  поздней  осени   красовались   на подоконниках.    В    низкий   потолок,   оклеенный  белой  бумагой,   упираются    тяжелые старинные  рамки   с   фотографиями  бабушки  и  деда Степана.   Под ними все остальные члены  семьи  Иванычевых,  когда-то  жившие в этом доме.    Почти касаясь комода, висят портреты Степана и его покойной жены Полины.     Снимки сделаны больше двадцати лет назад, когда Степану исполнилось шестьдесят.     Острые глаза из-под опущенных бровей, над тонкими  поджатыми  губами  некрупный   с   горбинкой   нос,  седая  челка   зачесана направо.    И  хотя  брови    его    немного   прихмурены,   но   губы  скрывают     улыбку,   и оттопыренные   старческие   уши   дополняют   лицо   простотой.    Уголок   белой   рубахи, застегнутой под горло,    выехал на пиджак,     на котором чуть ниже левого плеча нашиты орденские планки.

Полине пятьдесят восемь лет.    Она слева от мужа.     Супруга наклонила голову к нему, одновременно  чуть  откинув  ее  назад.    Белый  воротничок  на   темном  платье хорошо отглажен.    Специально  сделанная   по   этому  поводу  химическая  завивка  непослушно распушилась.    Наверное,    она хотела остаться для потомков солидной,    поэтому,   как и супруг,   прячет в уголках губ еле заметную улыбку.      Рядом с комодом вдоль стены стоит широкая  железная  кровать,   заправленная  розовым  коньевым  одеялом.    На  ней   две высокие подушки в розовых наволочках под тюлевой накидкой.       Стоит кровать на этом месте   почти   шестьдесят   лет.    Когда  приходилось   делать   ремонт,   меняли   местами нехитрую обстановку, а кровати не трогали.     Привязаны супруги были почему-то к этому месту.     После  смерти  жены  Степан  больше  не  ложился  на  кровать,   а спал на старом диване,  что стоит возле печи.    В правом углу иконы.      Без нужды их отсюда не снимали. Лишь  перед  большими  праздниками  Полина переносила  их  на лавку,   чтобы покрыть рамки  лаком,   а   образа   протереть   постным   маслом.        С потолка свисает маленькая серебряная лампадка.     Сейчас   в   ней  тлеет слабый огонек.     Стоя на коленях так,    что подбородок касается длинного стола,  покрытого клеенкой,  Степан молится.     Перед ним лежит открытый молитвослов, но Степан в него не смотрит:   он все знает наизусть.   Сжав крепкими узловатыми пальцами острые края стола и прикрыв глаза тихо шепчет:

— Упокой, Господи, душу супруги моей Полины. Она была мне милой женой и хорошей матерью.

Еле   заметно   шевеля   губами,   Степан  усердно  перечисляет  все достоинства жены и горести,  которые ей пришлось пережить. Он просит у Бога милости к ней.  После Полины поминает  умерших  в младенчестве своих детей, а их было трое.   Подняв глаза к иконам, он жалобно взывает:

— Помяни, Господи, деточек наших…

Слово   деточек  Степан   произносит  протяжно   и   печально,    делая  в  нем ударение на первую букву «е».    Давно,  уходя на финскую,   он   всю   службу   проплакал   на   коленях: боялся погибнуть и никого после себя не оставить.  А Бог дал и правнуков дождался. Двух сыновей  имеет.    Старший  с    ним рядом живет,   а младший в далекой Монголии.    Всей семьей поехал денег подзаработать.    Степан думал,   что Монголия    —    это держава, но сын написал,  что   это малочисленное государство со степями да пустынями.   Не по душе ему, что сын силы свои там тратит.

— Если все в чужие страны в наем поедут, то кто в России работать будет? А она у нас о-го-го какая! Держава! – рассуждал он.

Молится он подолгу. Часто отвлекается, вспоминая кого-то из близких, радуясь или жалея. Давно он не печалится ни о чем.    Доживает потихоньку, никому не мешает.     Он глубоко задумался, приклонив голову на грудь. В углу у входной двери заскреблась мышь.  Степан оглянулся,   определяя,   откуда доносится звук,   и   от   досады  покачал   головой.    Затем перекрестился  на Святые иконы  и  виновато улыбнулся,  словно извиняясь.    Ему еще не время подниматься с колен: надо о внуках попросить.   Все они ему одинаковы, никого не выделяет. А вот кому избу оставить не знает. Старая она и цены не имеет. Но для Степана она как поляна,  теплая и солнечная,  где он родился  и  где  помрет.    Вон и крючок от его колыбели цел на матице над печкой. Внучки к нему бантик привязали. Теперь, кто новый в избу заходит, обязательно спросит:

— А что это у вас за бантик над печкой?

Степан отвечает,   что это крючок   от   его  колыбели.    Одни улыбаются, а другим грустно становится.  Этих Степан жалеет: у них, может, и дома отчего никогда не было.  Теперь все этажи,   а   в  них целую деревню уместить можно.    Степан прикрыл глаза, но в углу снова поднялась  возня.    Опираясь на стол,   нехотя  встал  с  колен,   взял  под лавкой колошу и швырнул ее в угол.

— Ить, разбойницы, что делают, кошки на них нет.

Без кошки в старом доме плохо.    Весной, пока земля не оживет, мыши во все щели лезут. Заводить кошку не хочет, время осталось мало, а потом кому она будет нужна?

— Потерплю, пусть балуют, — вслух сказал он.

Степан подошел к окну,   раздвинул занавески.   Из окна видно крыльцо Петра.    Старший сын к себе зовет,  да он на уговоры не соглашается.      Не спорит, просто отмалчивается, а про себя думает:

— Что старое дерево без корня просто бревном становится.

Звякнула цепь, заскулил Палкан.  Немного погодя вошла младшая сестра Степана Любовь Петровна. Она давно не была и поэтому замешкалась у порога.

— Степа, как дела? Нет и минуты забежать.

— Проходи, сестрица, доброго тебе здоровьица.

Он поднялся с колен. Любовь Петровна шагнула навстречу брату.

— Прости,   Степушка,   закрутилась   я,     дела  и  дела.   Приди,   помоги картошку в гряды побросать. Ваня лошаденку пригони. Уж все отсажались, мы последние.

— А  отчего  не  прийти,  приду,   —   охотно согласился Степан.        Он поставил чайник на газ,    достал  вазочку   с   кусковым  сахаром  и высокие граненые стаканы в алюминиевых подстаканниках.

— Не  спеши,  сестрица,  передохни.   Я сегодня и чаю не пил: одному не пьется.  Он колит сахар старыми,  разболтавшимися щипчиками  и укладывает перед сестрой  на блюдечко. Она ссыпает их в стакан, размешивает и говорит:

— Больше крошится, чем колется. С карамелькой удобнее.

Степан Петрович пьет чай из глубокого блюдца,     поставив донышко на средний палец, а большим и указательным удерживая его за края.

— Да, теперь сахару сладкого нет.   Бывало, колешь его, так он крепче камня, и кусочка на стакан хватало. А с карамелькой я, сестрица, не привык — кислая она.

Он хлебнул из блюдечка, осторожно проглотил чай, сберегая во рту кусочек сахара.

— А что же вы с картошкой задержались?

— Да Ваня все болел. Хотела лопатой сажать, да разве такую махину осилишь?

-А помнишь, Люба, мы с Полей вам картошку садили? Она плуг тянет, а я сзади.     Тогда не думали, что тяжело, без лошадки управлялись. Тебя жалели. Иван твой все болел.

— Ой,  Степушка,  да если  б  не вы с Полей,  что бы я делала?     Ты уж не держи обиды, что давно не была, спешу с огородом управиться.

Поговорили еще о том, о сем, и сестра заторопилась.        Двое их осталось, а было семеро. Любовь Петровна и живет недалеко,  но редко заходит,   да Степан не обижается: у сестры заботы, а у него их нет.    Было время,   когда   весь   день   из   хлопот   состоял  и вставал с петухами. А теперь сын дров наготовит, сноха дом уберет и накормит. Встретит он старых знакомых а они спросят:

— Как живешь, Степан Петрович?

— Как при коммунизме, — ответит он.

— Все у меня есть, кроме забот.

Степан   собрался   вслед   за   сестрой.      Сажали  картошку   долго,   молодая   лошадь  не слушалась,   никак   не   хотела  брать  борозду,   приходилось  после  нее гряды править и картошку засыпать.

— Раньше   в   колхозе  каждая  лошадь   в   плуге ходила,   а теперь осталась одна  и  та не научена, — с печалью думал Степан.

Уже  солнце   в  зените было,   когда закончили посадку.    Сестра позвала за стол.    Степан отказался:   сноха   Лида  приготовила обед и,  наверное,  его ждет.     Пока до дома дошел, ветерок потные плечи обдал. Замерз немного и устал.    Утром проснулся больной, старое наломанное тело ныло. Не хотелось подниматься, да пришлось встать, накормить собаку. К обеду поднялась температура.    Вечером зашел сын,   в ночь остерегся  оставлять   отца дома   и   вызвал   врача.    В больницу  Степан   наотрез   ехать отказался,    даже на Петра обиделся   за   настойчивость.    Неделю пролежал,   лучше не становилось.    На  ночь сын приходил,   а   днем   возле   него   сноха   хлопотала,   как  за  малым ребенком ухаживала. Смотрит он на сноху Лиду, а глаза блестят то ли от слез, то ли от температуры.

— Ты что, дедушка? Не то плачешь? Не бойся, выходим тебя, выздоровеешь.

— А  я и не боюсь.  Думаю я, Лидушка: было у меня горе, но и без счастья меня Господь не оставлял.    Лежу   я   старый   да   в   немощи,   а   ты   какой  день возле меня,   все угодить стараешься. И Петя, слышу, несколько раз за ночь подойдет: беспокоится, жалеет.    А мне больше ничего и не надо.

Степан замолчал.   Глухо ходили старые дедовские часы на стене.   Они показывали время неправильно, но Степан продолжал их каждое утро заводить. Теперь это делала сноха.

— Лида, поди-ка сюда, — позвал он сноху. — Мне бы, Лидушка, батюшку.

— Пригласим мы тебе батюшку.  Да только полно тебе, дедушка, выходим. Еще сына из-за границы дождешься, — утешала его Лида.

— А зачем, Лидушка? Пора уж мне….Жду я ее, Полю свою.

Сноха молчала, а свекор продолжал:

— Так вы все рядом,   она и не идет.   Только ты,  сношенька,  в больницу меня не отдавай.

Утром пришел священник.       Он хорошо знал Степана Петровича и пробыл у него долго. После  его  ухода  больной  повеселел,   но  к  ночи  ему  стало хуже.    Петр вызвал скорую помощь. Врач предложил отвезти Степана Петровича в больницу. Сноха заволновалась:

— Может, и вправду поедешь в больницу, как бы худо не было?

— Не  могу,   —   шептал он побелевшими губами,   —   у  нас  уговор  был  тут  дожидаться.

Лида упросила врача оставить свекра до утра дома.    Ночью  Петр  услышал г олос отца  и неслышно подошел к его кровати.     Отец лежал на спине.    Ночная лампа освещала лицо больного,   в   ясных  глазах была тихая радость.    Не  видя сына,   Степан часто крестился.

— Милая ты моя, наконец-то ты пришла, заждался я, — выговаривал он в полголоса.

Петр не стал беспокоить его. Ночью Степан Петрович тихо умер.

Старый  погост  начинался  сразу  за  селом  на  невысоком холме.    Он зарос черемухой и липой, когда-то посаженной у церкви.    На погост мало кого приносили, везли в пригород на кладбище.    Еще  до  смерти  Полины  Степан  взял  с  сына  слово, положить их рядом с родней, на родовом погосте, под вековой липой, посаженной дедом Степана.

Петр с Лидой долго стояли над свежим холмиком.

— Все наши вместе, и дом отсюда виден, — произнес Петр.

Серая крыша родного дома была хорошо видна над кронами сада, в зарослях черемухи радовался жизни соловей.

Запись опубликована 17.03.2015 автором klinvoskres в рубрике Рассказы с метками Григоричева Т.В.. Изменить

Тайга

Комментарии (0)

Ольга летела самолетом в Красноярск – сын второй год служил в армии. Три дня назад его друг сообщил телеграммой,  что  Алеше сделали операцию.     Время неспокойное, сердце изболелось из-за опасения, что Алешу переведут в горячую точку. Решили с мужем Колей: надо  ехать.    Он  взял  билеты,   объяснил,   куда  ей  надо  обратиться,    когда прилетит в Красноярск.    Так далеко Ольга одна никогда не ездила,     а на самолете  вообще впервые летела.    Рядом дремала бабуля,   Ольге не спалось.         Вдруг зажглось  табло с надписью «Пристегните  ремни».    Улыбаясь,   проводница  повторила написанное.   Одновременно погас свет, и самолет затрясло.      Невообразимую панику накрыл грохот. Неведомая сила швырнула Ольгу в леденящую темноту.

Очнулась Ольга  от  нарастающего  шума.    Похожий  на  скрежет,   он медленно заполнял голову  и  также  медленно  удалялся.    Она  старалась  широко  открыть  глаза,   но непро-глядная пелена и расстроенное сознание мешали определить действительность.      Лишь ночью  мысли  ее  прояснились,   и  она смогла реально понять случившееся:   она висит в воздухе,   вокруг колючие ветки,   нестерпимо болит бедро.    Не задумываясь,      рядом ли земля,   Ольга нажала кнопку и тяжело сползла из кресла. Боль пронзила все тело.

Солнце,   согрев лицо,   заставило ее открыть глаза.    Прямо  над  ней  на  небольшой ели, сломанной  пополам,   висело  кресло.    От  боли  в  израненном  теле она не  попыталась встать.    Начинало смеркаться, когда из состояния тяжелого сна ее вывело пощипывание за брюки и куртку. Ольга открыла глаза и возмущенно произнесла звук:

– Оооо!

Серый зверек,   похожий на собаку,   отскочил  в  сторону и смотрел  на  Ольгу  холодными желтыми   глазами.    Его не  испугало  это возмущение,   и  он вновь приблизился.    Ольга машинально нащупала корягу и ударила зверька по голове.    Тот отбежал, зашел с другой стороны, полный решимости еще раз попробовать Ольгину куртку.     Трудно определить, какое чувство управляло ею.       Но вполне возможно, что воспаленным своим сознанием она не могла оценить опасности  возникшей ситуации и защищалась, как защищалась бы в привычных условиях от собаки.     Ольга бросила в зверька корягу, но зверек продолжал менять позицию, будто предлагая условия игры. Она собралась с силами, подползла к ели – под руки попала палка.     С громким стоном поднялась и прислонилась спиной к стволу. Наверняка, зверек не видал до этого человека. Он что-то прочувствовал своим звериным чутьем и, уступив, скрылся.    Невозможно узнать, сколько прошло времени.    Начало све-тать. Ольга стояла под своим креслом: за спиной был ствол ели, а в руках палка. Одереве-невшее тело, наполненное болью, опустилось на колени.       Ольга поползла, не выпуская палку из рук.

Болото, покрытое клюквой,  разбудило в ней чувство, похожее на радость.    Непослушные пальцы отправляли в рот ягоды, перемешанные со мхом.  Не понимая, утоляет жажду или голод,  Ольга  долго  их  ела.    С солнцем  над  болотом появилась жадная  мошкара,  лицо запылало  от   жгучего зуда,  но влажный прохладный  мох  приносил   облегчение.    Внут-ренний  резерв  на  выживание  заработал независимо от Ольгиного потрясенного созна-ния. Ее не занимали мысли о грядущем и не будоражили о прошедшем. Почувствовав под ногами твердую землю, она легла и заснула.    Проснулась она также быстро.   Смогла под-няться  и,  опираясь  на  палку,  двинуться вперед.    Ноги несли ее до тех пор,   пока могли удержать.    Она  садилась  или  ложилась там,   где опускалась на землю,   и   не   задавала вопрос: сколько прошла  и куда идет.    Воля,   заставляющая  пробираться  через  чащи  и преодолевать буреломы, была сильнее ее физических страданий. Сердце Ольги дрогнуло после холодной ночи, которую она провела в ветках поваленной сосны,  лежавшей  попе-рек тропы.   Не думая, кому принадлежит эта еле заметная темная полоса,  скрытая  в про-шлогодней спутанной траве,  она вышла на высокий берег.      Реки пока не было видно, и Ольга продолжила путь вдоль берега через заросли осины.   Весной это дерево выделяет-ся  нарядными  бордово-коричневыми  сережками,  похожими  на мохнатых гусениц.    Но красота не занимала Ольгу. Лишь два чувства переполняли ее сознание: боль и надежда. Второе бороло первое.    Интуиция,  несомненно,  Кем-то  заботливо ей предоставленная, заставила  Ольгу  с  трепетом    раздвинуть  стоящие частоколом осины,  и  на  небольшой поляне она увидела избушку, неуютно прижавшуюся к обступившему ее лесу. Небольшое озеро,  с вытекающим  из него ручьем и спадающим с обрыва в реку,  разделяло поляну и берег, на котором она стояла. Не веря глазам, Ольга попробовала закричать и позвать на помощь, но воспаленные губы не разомкнулись. Из последних сил она по склону сползла к ручью,  не поднимаясь,  напилась  студеной  воды  и,  перебравшись  через  неширокое русло, начала карабкаться на крутой берег.

В  избушке  было темно  и сыро.    Немощь страдающего тела не  дала ей разглядеть нары вдоль стены со звериными шкурами, низкую печь,  обмазанную глиной и около нее стоп-ку  дров;  стол  и  лавку,  сколоченных  их  струганных  жердей; над нарами два мешка, под потолком пучки трав, в углу лубяной короб; на толстой перекладине,  перегораживающей угол, ворох тряпок, телогрейку и меховую шапку; у входа к стене топорик и прислоненную палку  с  металлическим   наконечником.     Тишина  и  одиночество разбудили   сиротское чувство,   заставили  облокотиться  на  дверь  и   тихонько заскулить.    Уставший рассудок уступил естеству,  доверяя  ему донести  жалобу  до Великого  Милосердия.    Подхватывая унылый вопль, над поляной гудел ночной ветер.   Поднятые вверх руки опустились. Ольга прикрыла дверь. В темноте она различила нары, шагнула к ним и упала.  Засыпая, в забы-тьи Ольга продолжала раздвигать ветки и идти, идти, идти…

Когда в избушку проник рассвет, Ольга не спала. Измученное тело ныло.   Она привыкла к запаху шкур, под ними было тепло.

– Буду лежать и ждать, пока меня не найдут, – горько всхлипнула она. – А ищут ли меня?

Слезы жалости к себе залили лицо, но они быстро иссякли.   Тонкое сосание под ложечкой отвлекло  ее  мысли  о  горестном  своем  положении.   Она поднялась, надеясь найти что-нибудь съедобное.    Первой находкой был коробок спичек на печи.  Пришлось несколько раз чиркнуть  по  темной,  чуть отсыревшей полоске,  пока  на с пичке не заиграло пламя. Ольга развязала один мешок,   висевший над нарами,     и нашла в нем ровно нарезанные сухарики.

– Как  много!   Этого  хватит  надолго,  если  съедать по  одному  в  день,   –   сказала  она  и положила  в  рот сухарик.    Но твердый,  словно кремень, он не поддавался зубам.    Ольга жадно сосала  его,   и разбухшая кашица напоминала ей  вкус  хлеба.    Она взяла  с  плиты пузатый закопченный чайник, толкнула дверь…

Тайга просыпалась.    На востоке темная полоса бескрайнего леса врезалась в пламя зари. Ольга стояла на тропинке,   проторенной людьми.     Мирная красота леса,     птичья суета, блестящая полоска реки,   запах оттаявшей земли напомнили ей,   что в этой жизни есть и ей место, за которое надо бороться.     Ее непременно найдут. Коля не может не искать: ее ждет Танечка.

– Я сделаю все, чтобы остаться живой,  – дрожащим голосом решительно произнесла она.

Глубоко  вздохнув,  так,  что  от  чистого  прохладного  воздуха закружилась голова,  Ольга глотнула голодную слюну.

Женское естество, обладая качествами волевого характера, остается существом хрупким и по  природе  своей  нуждается  в  опеке.    Ольга   оглянулась,  будто  ожидая  чего-то неве-роятного.    Опираясь  на  палку,   она  медленно пошла по узкой тропе,   которая,   петляя, спускалась  по  склону.    Тропинка  то  пропадала среди зарослей кустарника и камней, то появлялась снова. Неширокая река оказалась быстрой. Разбиваясь о невысокий каменис-тый  порог,  вода  пенилась  и  с шумом преодолевала его.    Путь с полным чайником был трудным, из-за чего пришлось отлить половину воды.

– Господи, помоги, – не переставая, шептала Ольга.

В печку кем-то заботливо уже были уложены дрова. Суетясь, она долго пыталась   высечь огонь,   осторожно  чиркая  спичкой,   боясь  сломать   ее.    Наконец  старания  принесли результат: острый язычок пламени лизнул смолистую кору, огонь охватил дрова, и в избе запахло дымом.     Ждать долго не пришлось   –   вскоре  на чайнике весело задребезжала крышка. Два сухарика, залитые кипятком в алюминиевой кружке, разбухали дольше, чем закипала вода. Ольга чувствовала, как хлебная каша ложится внутри,  согревая тело.    Го-лод  не  отступал,   но тепло от печки смыкало глаза. Дневной свет проникал в маленькое узкое окошко с толстым зеленым стеклом, пролезть через которое было невозможно. Под дверную ручку воткнута палка. Ольга почувствовала себя в безопасности. Она проснулась ночью от боли в бедре, но изнеможение снова погрузило ее в сон.

Утром непривычный звук разбудил Ольгу – «играли» кишки, требуя пищи.  В этот раз, она решила приготовить порцию хлебной каши побольше.  Печь быстро разгоралась.   Ольга открыла дверь  –  дневной свет проник в избушку и осветил ее содержимое: низкий, грубо тесаный  потолок  в  закопченной паутине,  под  ним  пучки  сухих смородиновых веточек. Нары занимали половину избушки. На них лежали две приютившие Ольгу шкуры, мешок, набитый  сеном   (видимо,  заменяющий подушку),   валенки   с   пришитой   к   голенищам клеенкой.   В углу на жерди оказались телогрейка, меховая шапка, большие серые мешки, ватные  затертые  брюки  и  накомарник.    Под  оцинкованным  ведром  – банка с желтым жиром. На штыре, забитом в расщелину бревна,  свернутая баранкой веревка.     На ошку-ренном пеньке – половина мешка крупной окаменевшей соли,     рядом две метелки и ме-режка. Эту снасть Ольга знала с детства: оно прошло в деревне на берегу Ламы, а дед был рыбаком. На столе, прибитом под окошечком,   –   алюминиевые миски, котелок, деревян-ные ложки.      Между входом и нарами большая плетеная корзина с ножами разной вели-чины и деревянной лопатой.     Последняя находка заставила ее радостно улыбнуться:     в мешке рядом с сухарным оказалось пшено.

Печь   догорала.    Ольга  ела кашу,    заправленную  солью,    и   пила чай  со  смородиной. Согретое тело и сытый желудок помогали переносить боль.    Организм требовал покоя, и сон вновь готов был овладеть ею.    Но только теперь внимание остановилось на сумочке, висевшей все это время на шее.     Перед  посадкой   в   самолет  она  повесила  ее  так для удобства.    Ольга  открыла  ее  и  нашла  все,   что  положила  туда  еще дома:   паспорт, за обложку которого были вложены фотографии мужа Коли и детей: Алеши и Танечки.

–  Увижу  ли  я  вас  когда-нибудь,  дорогие мои,  любимые люди?  Господи, помоги мне вы-жить, сохрани мне жизнь, ради моих детей!   –    Ольга произнесла это настолько горячо и громко, что почувствовала посетившую ее уверенность.

Из сумочки повеяло запахом ландыша  –  она вынула два носовых платка.    Ольга любила этот  запах,  хотя  сестра  считала  его  старомодным.    Кошелек  с  деньгами, маникюрный набор,  полиэтиленовый пакет,  расческа,  катушка  черных ниток  с  иголкой, коробочка  с анальгином   –   это  частички  ее  далекого  дома.  Они взволновали ее, радуя и отодвигая отчаяние.

– Вот и все мои пожитки, – горько улыбнулась она.

Жестокая  боль  в  бедре  не давала ей покоя. Обследовав нарывавшую рану, она с ужасом обнаружила занозу, конец которой был еле виден – решение пришло сразу:

– Пока сучок там, нога не заживет. Мало того, все может плохо закончиться.    Будет очень больно, надо терпеть, иначе мне не выбраться отсюда.

Приготовив щипчики из маникюрного набора,  Ольга раздвинула левой рукой рану, ухва-тила ими за край сучка, цепко его зажав,  и потянула.    От  страха  и боли она закричала  и остановилась.    Но почувствовав,   что сучок поддался,   осторожно потянула его вновь,  и кровь хлынула из освободившейся рваной раны.    Ольга сняла футболку и перевязала ее. Таблетки  анальгина  оказались  ко  времени,  и она терпеливо ждала,  когда стихнет боль. Операция  прошла благополучно:  рана  постепенно  заживала.    Это ее радовало.    Сутки Ольга пролежала на нарах, экономя воду.

Всего один день Ольга не выходила из избушки, а картина природы изменилась   –   весна ликовала в тайге.   Ольга ощутила это торжество – оно слилось с чувством хрупкого покоя, зарождающегося в ней.

Опираясь на палку,   она вышла на середину поляны, которая была не больше их дачного участка.   Ольга неторопливо дошла до того места,   где переходила ручей.     Ее внимание привлекло  озеро,   берега  которого  были  затянуты прошлогодним тростником.     Серая стайка уток,  задрав хвостики,  что-то  выискивала  в  воде.  Она долго наблюдала за ними: утки  прилетали  и  улетали,   сновали в камышах.    Озерцо  было местом их гнездовья,   и колония, видимо, была многочисленной.

Любопытство,   интерес   и   желание   найти  что-то  полезное  заставили  ее   обследовать поляну.    Справа  от  входа   –   низкая, вросшая в землю лавочка. За углом избушки вдоль стены лежало мелкое суденышко, перевернутое вверх дном.    Его каркас из гибких тонких прутьев,   длиной  не  более  двух  метров  и шириной не более одного метра,   был обшит корой  дерева.    Полосы  коры   напоминали широкие лоскуты,   прошитые между собой и промазанные   смолой.    Рядом   приставлены   деревянные   санки,   высокие   столбушки которых скрепляли между собой деревянные полозья и сиденье.    Под крышей, покрытой корой хвойного дерева, привязаны лыжи.   Ольга повернула голову и, еще не двинувшись с места, увидела сбоку от себя зверька.      Длинное тонкое тело, покрытое бурой шерстью, на минуту замерло на камне и юркнуло в сухую траву,     мелькнув черным пушистым кон-чиком хвоста. Она присела на лавочку.       С поляны открывался вид на другой берег реки, откуда начиналось мелколесье.

–   Вот и моя таежная дача.    Только что я буду делать на ней?   Идти в никуда опасно, да и нога болит.    Какое сегодня число?    Из дома муж проводил в аэропорт пятнадцатого мая. Все произошло будто в страшном сне.   Сколько времени я висела на дереве?   День, два?.. Потом двое,     а может быть,   и трое суток шла по тайге…     и здесь девятые сутки…    Буду считать, что сегодня двадцать девятое мая, – вслух решила она.

В этот день Ольга спустилась к реке с котелком и чайником без приключений.   Вытащила на  поляну  шкуры,   обмела  с  потолка паутину.      Больше всего ее занимал вопрос о еде. Рядом с избушкой она нашла молодую крапиву.   Каша с крапивой и жиром была едой не- хитрой.    Ольга глотала ее, затаив дыхание, чтобы не чувствовать запаха жира.    Девятый день закончился с сытым желудком в теплой избушке.    Засыпая на шкурах,   высушенных на солнце,  она прислушивалась к тишине,  наступившей с темнотой.    Ей казалось, что за дверью пустота, никого и ничего нет.     Она встала, проверила, хорошо ли закрыта дверь. Боясь  смотреть  в  окно,   она  перекрестилась  и  легла спиной  к  нему.    Засыпая,   Ольга думала, из чего будет мастерить занавеску на окно.

С каждым днем становилось теплее.  От донимающей мошкары Ольга стала пользоваться накомарником.    Лес  звенел,  кипел жизнью,   манил красотой и жаждой познания.   Юго-запад  поляны зарос лиственным мелколесьем,  за  ним  стеной  стояли  могучие  красные сосны. Ольга увлеклась белым ковром кислицы  –  травы, растущей повсеместно в борах и ельниках.    На вкус она нежно-кислая, сочная и чистая от того, что растет на хвойной под-стилке.     Конечно, Ольга знала эту травку и с удовольствием ела ее. Невзначай ее объяла жуть – она поняла, что оказалась в полумраке соснового бора.   Это чувство часто испыты-вают люди,   углубившиеся  в  лес.    Но Ольга уже не оставалась в начальном болезненно-паническом состоянии.    Напротив,   у  нее  появилась  уверенность,    что она доживет до вечера.    Это состояние  не  было плодом  ее  размышлений, оно было результатом посте-пенного приобретения формы мирного сосуществования с лесом.

Не поворачиваясь спиной к лесу, Ольга сделала несколько шагов назад, к поляне, которая была ее крепостью. Она укоряла себя :

– Куда бежать и от кого?     Я  могу трусить даже в закрытой избушке.     Надо все замечать, запоминать и слышать.

В  этот день,  вооружившись  палкой,   Ольга  спустилась  к  озеру.    Оно было небольшим, соединялось с рекой узким ручьем.      Вначале он медленно пробивался через тростник и заросли смородины,  а  в  месте,  где  она  в  первый  день  перешла его,  сбегал с камней в реку. На озере было тихо.  Серенькая уточка, казалось, сидела на одном месте, разворачи-ваясь то в одну,   то в другую сторону.    Красавец селезень важно вальсировал вокруг нее. Гордая его головка на черно-зеленой шейке,  украшенная белым ожерельем,  была посто-янно обращена к самочке.    Он встряхивал  ярко-фиолетовыми  крыльями,  приглашая ее лететь.    Уточка громко закрякала и взлетела – селезень полетел за ней. Ольга не сделала и  двух  шагов,   как  из-под  ног  поднялась  крупная  утка.    Под ногами в старом ломаном тростнике лежали яички. Теплое зеленоватое яйцо еще пахло уткой. Ольга расколола его, слила белок, а густой красно-оранжевый желток съела. Наверное, именно этого сейчас ей не хватало для поддержания сил и здоровья. Добыча была серьезной  и  до слез радовала ее.

Густой  тростник,  заросли  облепихи  и  смородины  занимали  северную  сторону поляны и тянулись  до  леса,   создавая прекрасные условия для утиных выводков, поэтому уток на озере гнездилось большое множество.   Изголодавшаяся Ольга съедала по три, по четыре яйца,    но боль в правом боку заставила сделать перерыв.    Она спешила собирать яйца в течение  двух-трех  дней,   пока  не  появлялся  зародыш.    Одну  половину  она  оставляла сырой, другую варила и засыпала горячей золой.       Сквозь прозрачную воду были видны крупные темные мидии.      Попробовала разбивать их камнем и варить мясо, но запечен-ные на углях мидии оказались вкуснее.       Пища ее стала разнообразнее. Возле озера рос щавель, и теперь она могла варить щавелевую похлебку с пшеном и яйцами, запекать на углях мидии, заваривать чай из веток смородины и малины.

Наступило лето.    Таежная опушка шумела от зари и до позднего вечера.     Птицы, еще не угомонившиеся на ночь,  вновь начинали петь, свистеть,  крякать,  выделывать такие тре-ли  и  всевозможные  звуки,  что  приходилось начинать день вместе с ними.    Смородина нарядилась  в  зеленые  гроздья  ягод,   отцветала малина.    Пышная  зелень преобразила опушку и наполнила ее кипящей видимой жизнью. Сизые мятлики, желтые лютики, сине-фиолетовые колокольчики,   красавцы папоротники  и  многие другие цветущие и колося-щиеся здесь травы Ольга знала.    Она отыскивала те,    которые можно было применять в еду и в лекарство.    Пучки подорожника,   клевера,   крапивы,   зверобоя  уже  сушились  в избушке.

Время шло.    Раздумья  о  своем положении погружали Ольгу в уныние.    По вечерам она часто  засиживалась  на  лавочке,   думая о доме,  о близких.    Они наверняка не надеются увидеть ее на белом свете.    Звон  комаров,   облепивших  накомарник,   возвращал   ее  к действительности.    Слез  давно не  было,   но тоска не давала покоя.    И то, что она жива, казалось необъяснимым чудом. В который раз Ольга повторяла:

–  Я  осталась жива не для того, чтобы умереть с голода,  и  не  для  того, чтобы меня съели звери. Я буду надеяться и ждать.

Здоровье  Ольги  настолько  поправилось,  что  она  стала  думать  о путешествии вниз по реке.    Решила плыть вдоль берега, отталкиваясь шестом  – так будет безопаснее.    Лодка легкая,  и в случае преграды ее можно будет вытащить на берег.    Она обдумывала все до подробностей: что возьмет с собой, во что оденется,  чем будет питаться, как устроит ноч-лег.   Но ее беспокоил вопрос: где она находится.    Она сомневалась, сможет ли добраться до холодов к людям,    поэтому не оставляла без внимания мысль остаться и ждать зимы в избушке.    Ей  хотелось надеяться,     что зимой придут на промысел охотники и спасут ее. Опасаясь  потерять  счет  времени  своего  вынужденного  отшельничества,   она  решила сделать   календарь.    Установив  дату  начала  своего  пребывания,   Ольга  каждое   утро, просыпаясь,   произносила вслух наступившее число.     И так прошло тридцать пять дней. Ольга нанесла не бревне стены дату   —  четвертое июля. Так, разделяя каждые семь дней знаком   «Х»   и указывая начало нового месяца,  она  вела  свой нехитрый календарь.    На тридцать шестой день ее жизни на поляне,  с ней произошло событие,  которое не только потрясло ее, но и заставило пересмотреть все планы на будущее.

Лето радовало Ольгу сухой теплой погодой.   В один из таких дней, собирая щавель вдоль озера,  она проверила утиные гнезда и нашла не только пустую ломаную скорлупу,     но и крошечных  утят.    Стоило  трудов,   чтобы  поймать  всего  трех шустрых птенцов.    Резко выпрямившись  после  такой  погони,   она почувствовала особенную боль в низу живота. Закружилась голова, Ольга вынуждена была сесть на землю.

– Чтобы это могло быть? – она напряглась от догадки.

Положив руки на живот, Ольга одновременно поняла и почувствовала, что не одна.    Бес-покойные мысли задавали один вопрос:

–  Смогу ли я все сделать сама?    Господи,  помоги,  научи, что делать?   –   шептала  Ольга, оглядываясь вокруг.

Ее открытие не изменило царственного спокойствия природы.  Утята разбежались,  а  она еще  долго  сидела,   раздумывая  о  своем новом положении.    Рассудительность привела Ольгу к окончательному решению: ждать зимы и охотников. На случай, если охотники не придут, она начала готовиться к холодам.    Теперь, вставая раньше птиц, Ольга весь день трудилась не покладая рук.

Утиное царство  было велико и не пугано.    Бегая за желто-зелеными комочками или под-стерегая их в камышах, Ольга за несколько дней наловила пятнадцать утят.  Охота на утят закончилась травмой раненой ноги.     Пришлось устроить вынужденный выходной.     Но отдыхать не было времени – обстоятельства торопили ее.    Впереди была зима, пережить которую  можно  только проявив великую  находчивость  и  трудолюбие.    Ольга задалась целью подрастить утят.    Должно быть оборудовано место,   где бы они находились  в  бе-зопасности.    Она лопатой вырыла яму не  больше полуметра  глубиной  и  вдвое  больше длиной  и  шириной;   запустила  в  яму  утят  и  набросала им зелени.  Вода быстро ушла в землю, а утята, перепачканные в земельной жиже, устроили кучу-малу.  Опасаясь, что они погибнут,   Ольга  выдолбила  из  полусгнившего  чурбана  корытце  и прикопала на такую глубину,   чтобы  утята  могли  достать  воду.    Это изобретение  им  понравилось  и   было безопасным.    В корм они получали резаную зелень,    дробленые ракушки и иногда варе-ные яйца.    Уходя от избушки,   Ольга накрывала утят кучей веток,  надеясь, что они будут защищены от птиц и зверей.    Ночевали птенцы на разостланной траве в избушке.

По зарубкам на бревне было двадцать пятое июля.   Мошкара и комары причиняли много забот, и Ольга смастерила костюм, который защищал ее от солнца и насекомых. Распоров дно мешка  и  сделав  по  бокам глубокие  разрезы,  она смастерила  юбку.    Другой мешок пошел  на  накидку,   которая  ложилась на  плечи, защищая тело.    Из шкуры она сделала сандалии.    Кожаная  подошва  крепилась  на  ноге  при  помощи  шнуров.    Весь  костюм завершала панама,  сплетенная из тростника.    Панама выглядела комично: это были две плетеные  окружности  разного  диаметра,   соединенные между собой.    Меньшая окруж-ность плелась в форме пятки носка.    Ольга надевала панаму на голову,   и  та,     высыхая, принимала  соответствующую  форму.    Изделие  держалось  на   голове не очень прочно, поэтому приходилось придумывать и плести разные веревочки.   Таежный костюм был ее незаменимой одеждой до самых холодов.

Погода сохранялась жаркой. Ольга, намереваясь наловить лягушек и ракушек, спускалась к  озеру.    Под  берегом шелестел  камыш,   недавно  выбросивший  рыжие  метелки;   ему вторил бурливый ручей, спешащий к реке.    Пучеглазые желтые лягушки лениво копоши-лись у кромки воды,   затянутой растительностью.    Серая  утка вывела на середину озера утят. Мать громко крякала, казалось, она учит птенцов послушанию.   Не отставая от мате-ри, при малейшем ее движении в сторону, они резко меняли направление,  следуя за ней. Озерную идиллию нарушали громкие всплески на воде.      У Ольги не было сомнения: это плескалась крупная рыба.     Раздвинув камыши, она удостоверилась в своем предположе-нии.  Пойманные лягушки устали дожидаться Ольгиного внимания и пытались выбраться из ведра.     Но теперь ей было не до них: Ольгу заинтриговала возможность наловить ры-бы.

Не отступив от затеи с ловлей рыбы, она на следующий день поволокла лодку к озеру. Ма-ленькое суденышко без особых усилий скользило дном по траве.  Спускаясь вдоль склона и удерживая лодку за нос, она оступилась и упала. Лодка закувыркалась вниз,  но повреж-дений не получила.   Удостоверившись в этом, Ольга вернулась за всем необходимым для рыбалки и еще издали услышала крик утят. Вооружившись палкой, она бежала к яме. Кто-то проник под ветки и похозяйничал.  Двух утят зверь унес, один еще был жив, остальные помяты и перепуганы.    Ольга перенесла их в избушку,   опасаясь лишиться всех, и поспе-шила к озеру, захватив шест и мережу.      Она умела управлять лодкой, но когда оттолкну-лась от берега, поняла: с этим суденышком может справиться не каждый. Юркое и легкое, оно раскачивалось под ногами и грозило опрокинуться.   С силой опираясь на двухметро-вый шест, погруженный наполовину в воду, ей с трудом удавалось сохранять равновесие. Вода медленно двигалась: видимо, по центру проходило русло ручья.       Ольга останови-лась,   не доплыв до середины.    Выяснилось, что нет палки,   к   которой  будет крепиться снасть.   Она вновь возвратилась к избушке.   Выбрав осинку,  срубила,   затесала концы и поторопилась, чтобы быстрее спустить лодку на воду.   Дно оказалось каменистым.  После долгих попыток мережу удалось закрепить.      Подождала, пока осядет поднятый ил, и под просветлевшей   водой  покажется  снасть.    Лодку  не было нужды поднимать на высокий берег, и Ольга оставила ее на берегу.

Вторая половина дня была посвящена заготовке дров.   Рядом с входом уже громоздилась куча валежника. Рубить и складывать его –  тяжелый труд. Заготовка дров не прерывалась ни на один день. Ольга понимала, что валежины не дадут много тепла, и попыталась под-нимать из-под берега до блеска высушенный топляк.   Но, не рассчитав сил, измучилась и бросила это занятие.    Решила здесь же под берегом пережигать на костре стволы до нуж-ного размера:  так будет их легче поднимать на берег и тащить до избушки.  Количество и качество  дров  в  сибирской  тайге можно сравнить с запасами хлеба.    Необыкновенным упорством и непосильным трудом заготовленное к осени топливо,     состоящее из переж-женных стволов, коряг и хвороста и уложенное по всей ширине избушки, напоминало со-оружение без крыши и служило коридором.

В этот вечер ужин был приготовлен из тощего утенка.      Ольга, присаливая мясо, лакоми-лась и наблюдала за утятами,  которые  бесшабашно  кричали и махали крепнущими кры-льями. Их веселье напомнило ей, что пора подрезать птицам крылья.    Позднее время не дало ей выполнить эту задачу, а усталость заставила лечь спать.

По-прежнему  утренние  звуки  будили ее,   и  начинался  день,   полный забот.    Кроме ос-новного занятия – заготовки дров,  Ольга увлеклась сбором грибов.     С юго-западной сто-роны поляны в мелколесье появились подосиновики и подберезовики.    Неутомительное это занятие – сбор грибов.    Охота за желанным объектом, который ловко скрывался и не-ожиданно появлялся,    заставляя поклониться и поползать на коленях, увлекала Ольгу,   и она выбирала самые  красивые грибы с упругими крепкими ножками и яркими шляпками не больше пятака.

Отсюда,  с поляны,  она слышала крик уток, которые постоянно хотели есть и пить.   В этот день утята были оставлены в избушке из-за опасения,  что  вечерний налетчик постарает-ся их извести, и встретили ее радостным криком, но они поторопились.  Ольга не отложи-ла намерения подрезать им маховые крылья, чем и занялась.    Может быть,    она делала, что-то  не правильно,   потому  что  птицы  сопротивлялись и кричали,  и их неугомонный крик привлекал уток  с  озера.    Жалея настрадавшихся птиц,    Ольга  выдала им большую порцию улиток и лягушатины.    Кормежка превратилась в ужасное зрелище.    Жадные до еды утята хватали лягушат нашарап.    Они носились друг за другом с торчащими  из  клю-вов лягушачьими лапками,   и    напоминали хищников. Яма оставалась основным местом обитания утят и постоянной заботой Ольги. Она углубляла ее, обмазывала глиной, стара-ясь, чтобы у утят было больше воды.

Закончив  подрезать  крылья,  она  отправилась  на  озеро,   прихватив котелок для рыбы. Когда  лодка  поравнялась с шестом,  Ольга смогла,  не теряя равновесия, заглянуть в вод-ную гладь.    Рыбы бились в сетке,   пытаясь выбраться из западни.     Ольга потянула ее за веревку, но вытащить не смогла: лодка, словно юрок, грозила опрокинуться.  Опираясь на шест, она спустилась в студеную воду, вода коснулась губ  —  дыхание перехватило.  Отки-нув голову назад, она поднялась на носки и потащила одной рукой лодку,  другой веревку со снастью. Ольга с трудом выбралась на берег и в радостном волнении,   развязывая дно мережи, произнесла:

– Слава Богу!

На траву посыпались остроносые щурята, перламутровая плотва.   Ольга два раза возвра-щалась за рыбой. Уже с закатом солнца она торопилась к озеру, чтобы поставить снасть и наловить лягушек – вечерами их особенно много охотилось за комарами в теплом мелко-водье.   Когда  с  темной  опушки  выползли сумерки, наполняя поляну тишиной и прохла-дой, закончились ее хлопоты с уловом. Соблазн отведать свежей рыбы был велик,   и Оль-га затопила печь. В отличие от тощего утенка, плотва была жирной. После съеденной ры-бы и выпитого бульона, заправленного смородиновыми листьями, Ольга решила, что так вкусно никогда не ела. Наловчившись рыбачить, она редкий день оставалась без свежей рыбы. Рыба стала для нее основной едой и обнадеживала на сытую зиму. Она готовилась впрок всеми возможными способами: в яму, вырытую рядом с избушкой, слоями уклады-валась  соленая  потрошеная рыба,  которая  просаливалась за  несколько дней,  или рас-кладывалась на печи и высушивалась до ароматных сухариков.       Такая рыба могла хра-ниться длительное время.

Так прошло еще сорок дней ее одиночества.          Пришла золотая пора для любого края – август.    Он сохранял тепло.   На Ольгиной поляне наступил покой. Пропала птичья суета. Созревая поникли побуревшие травы.  Заметно поредели стаи комаров.   Поспела черная смородина, за ней и малина.    После полудня Ольга лакомилась ягодами. Красные от сока ладони пропитывались их ароматом.     В меру сладкая, прогретая солнцем, впитавшая за-пахи леса ягода без спору ни с чем несравнима.

Торжество  природы,   произрастившей  на  своей ниве  богатые  плоды, располагало к до-вольству.    Уставшие ветки склонялись под тяжестью налитых плодов. Листья не  прикры-вали их обилия.  Здесь пировали птицы, не обращая внимания на стаи мотыльков и мош-кары.

Увлеченная,  Ольга не заметила,  как  удалилась на юг по склону берега. Покой, царивший вокруг, не изменил хода ее мыслей. Противоположный  берег завораживал красотой  цве-тущего кипрея и малиновыми зарослями,   из которых торчали причудливые стволы обго-ревших деревьев. Поднимаясь вверх и сохраняя красно-лиловый ковер, берег становился невысоким холмом.   Перекличка птиц, жужжание насекомых, редкие всплески воды нару-шали звуки, похожие на бормотание.   Ольгин слух привык различать звуки, окружающие ее. До нее донеслось явное фырканье.   Присев на корточки, она притаилась. Долго ждать не пришлось. На противоположном берегу из зарослей, кувыркаясь и перегоняя друг дру-а, выкатилось два темно-рыжих комка. От изумления она очнулась, только когда поняла, что не дышит.    Медвежата забежали в воду,    жадно хапая ее,    пока на поверхности   не остались лишь носы. Визжа и рыча, шлепая лапами друг друга, они устроили возню. Дра-чуны проплыли по кругу и, не прекращая игры, выскочили на берег. Не успевшая прийти в себя Ольга, припала к земле. Над малиной встала бурая великанша.     Медведица на ко-роткое время  задержалась  на  задних лапах.    Видимо, мать отдыхала после сладкой тра-пезы, но, услышав шумную возню,   встала посмотреть,   что делают дети.   Она лениво во-шла в воду, попила, вытянув шею вперед,   вдохнула и замерла.    Строго уркнув,   пошла в заросли.  Толстопятые побежали за матерью. Семейство скрылось. Ольга сидела на месте, выжидая время, чтобы медведи ушли дальше. На этот раз опасность миновала, но как по-ведут себя хозяева леса, если им придется встретиться еще раз, Ольга не знала. Озираясь, она спешила вдоль склона, пока не оказалась около своей тропинки.

В  далеком  детстве,  в маленькой  баньке  Ольга  помогала  бабушке  расплетать косицы и намазывать их зольным мылом,  которое не выводилось из ушата на печи,  всегда накры-того старой телогрейкой. В то время она не интересовалась, как оно готовилось. Вспоми-ная далекие подробности, могла предположить, как и из чего бабушка делала мыло. Оль-га  залила  золу  водой   так,   чтобы воды было наполовину больше.    Поставила ведро на печь.    Когда же содержимое согрелось,  хорошенько перемешала и укутала телогрейкой. Через день отстоявшаяся вода была мылкой.     Золы накопилось достаточно, чтобы пере-стирать вещи, найденные в избушке.

Ольга привыкла  к  своему обжитому жилищу.    Вечерами оно надежно закрыто,   топится печь, в котелке варится похлебка, пахнет дымом, сушеными травами и грибами.   Гомонят беспокойные утки.  Днем избушка обычно пустовала.  Заботы и труд подолгу задерживали Ольгу  то на поляне, то  на  озере  или  на  реке.     Чаще стали выдаваться дождливые дни. В один из таких беспросветных дней,   она спустилась за водой к реке,   которая преврати-лась в сплошную мутную массу. Бесчисленные водные струи лились с высокого берега, не давая ей подняться наверх.    Падая и разбивая ноги на расквашенной тропинке,  ей с тру-дом удалось сберечь воду.    К радости дождливые дни случались не часто.     И если после непогоды на западе появлялись просветы чистого неба, а к ночи оно прояснялось и было усыпано звездами, то утро встречало ее ясным солнцем и обещало теплый день.

Так дни продолжали сменяться  один за другим.    Приближение  осени торопило  Ольгу  и волновало. Ей казалось, что мало заготовлено дров, насушено грибов, ягод, рыбы. Припа-сы пополнялись и пополнялись.  Фигура ее заметно изменилась, но это не мешало ей тру-диться. Не было места, где бы не росли заполонившие поляну осенние грибы. Ольга отда-вала предпочтение маслятам.   Ей нравилось зачищать темно-коричневые, с сизым оттен-ком шляпки от соломин и срезать с тонких ножек юбочки. Накомарник был полон,   Ольга сплела из тростника сумку, вернее, мешок, и за короткое время наполнила  его сушеными маслятами.    Окрепло утиное хозяйство.   Ольга представляла, чем питаются утки на воле, но   аппетит  ее  уток  поражал  всякое воображение.    Они съедали все, с чем могли спра-виться, что рядом прыгало или летало.

Дни стали короче,   и холодные утренники задерживали Ольгу  в избушке.    Она просыпа-лась не от птичьего перезвона, а от тишины. Переодеваясь в яркие осенние краски зами-рала тайга. Редкая пташка, робко промелькнув над поляной, спешила в лес. Тишину нару-шали стаи уток, которые возвращались с болот, куда летали на кормежку. Вечерами Оль-га подолгу смотрела на запад. Она надеялась увидеть признаки хорошей погоды. Иногда выглядывало солнце,  пригревая на короткое время.    И, встрепенувшись, начинали жуж-жат замерзшие жучки,  трепетать крылышками отогревшиеся бабочки.      Ольге казалось, что еще вернутся задержавшиеся теплые деньки.

В один из вечеров,  она почувствовала озноб.    Раньше обычного истопив печь,        легла спать. Ночью поднялась температура.     Мучительным утром хватило сил затопить печь и заварить малины.    Нездоровилось несколько дней.  Чай из малины и подорожника, горя-чий  песок  на  грудь  помогли  ей справиться с болезнью.   Простуда отступила, но летний костюм пришлось сменить на свитер и кроссовки.   Зачастившие дожди с ветром размета-ли сказочную лесную палитру. Однажды уток вернулось на озеро вполовину меньше, а на следующий  вечер  она  не  услышала привычного кряканья.    Опустевшее озеро оживлял шорох  еще  не  засохшего  камыша.     Не   было дня,   чтобы Ольга не спускалась к озеру.   В один из таких дней она услышала тревожный крик птицы.  Устало взмахивая крыльями, большая  птица  низко  планировала  над озером и рекой.    Ольга смогла увидеть черные лапы, прижатые к белому животу.

–  Это  же  лебедь!    Лебедь, кого ты ищешь?   Я здесь одна, – задрав вверх голову, кричала она.

Птица пропадала,  теряясь  в  облаках,  и  возвращалась вновь.    Прошло несколько дней. Ольгу привлек драчливый крик ворон: они делили белое крыло.

– Бедный скиталец, как же ты не уберег подругу? – вскрикнула она.

Над рекой на юг все тянулись и тянулись стаи птиц.  Ольга заторопилась сделать ревизию съестных запасов и проверить состояние избушки. Читателю будет интересно узнать, как одинокая женщина  в  диком  лесу  смогла  забраться  на  крышу,  чтобы  почистить  трубу. К  этому  времени,  несмотря  на  тяжелый  труд  и  душевные  невзгоды,  отразившиеся на Ольге,  внешнее материнское достоинство придавало ей очаровательность и мнимую не-поворотливость.   Ольга прислонила санки полозьями к стене, без труда вскарабкалась по ним, ухватившись за край крыши, и смогла взобраться на почти плоский конек. Затащила наверх метлу, доползла до трубы и опустила в нее метлу из елового лапника. Чистка полу-чилась: в топку ссыпались жирные хлопья сажи.  Спускаться было сложнее, но даже выну-жденный прыжок с санок ей не повредил. Осталось обмазать печь глиной. Своей очереди дожидались и недовольные утки. Обстоятельства сделали Ольгу решительной,  но не жес-токой.     Теперь она сама рубила головы уткам, не страшась, но здраво рассуждая, что это исключительная необходимость. Лапки, головки, потроха, включая кишки, она перемыва-ла, солила и торопилась их съесть, опасаясь, что они испортятся. Тушки опаливала, не мо-чив, натирала солью и, надеясь сохранить мясо от зверей, хранила под лодкой, обложен-ной камнями.

Быстро  тающие  осенние  дни  заканчивались  с наступлением холодных сумерек.    Сухой вечерний  морозец  неожиданно  заявил  о  себе звонким эхом от треснувшего сучка и не- обычно громким шумом водной стремнины.   Наступило утро, когда под ногами хрустнула льдинка.    Припорошенная легким снегом монотонно гудела тайга.  Низкое блеклое небо легло на макушки леса.   Медленно крепчающие морозы не мешали работать.  Сзади дро-вяного коридора  была сложена вторая  стена из коряг  и жженых поленьев.    Лед покрыл озеро и подбирался к середине реки.    Тайга просветлела от снега,   и Ольга  решила хоть краем глаза взглянуть, что делается в лесу.   Телогрейка, валенки, меховая шапка были ей в пору.    Она не намеривалась заходить далеко,   но лес манил.   Следы мелких зверюшек, раскуроченные шишки покрывали снег под кряжистыми деревьями.       Пара серых белок ловко лакомилась поспевшими кедровыми орехами. Вернувшись в избушку, Ольга не пе-реставала думать, как ей добраться до шишек.

На следующий день она  уже стояла  под  кедрами.    Ведро, веревка,    топорик и палка со-ставляли  ее  амуницию.    Белок  не  было, но стайка пташек также умело расправлялась с шишками. Орудие раскачивалось в руках, не доставая цели. Удалось нанести удар по суку, и на снег упало всего несколько шишек.    Ольга поняла, что удар надо наносить тяжелым предметом, чтобы сук сотрясался. Она приобрела умение работать топориком.  Подобрав ствол  ели  с  предполагаемой  тяжестью,   срубила и зачистила его от веток,   подтащила к кедрам.    Поднять ствол, конечно,  сил у нее не хватало,  но сделать это надо.    Перебирая ствол руками,   она смогла его удержать,   поймав равновесие,   и уронить на сук.    Размер ствола был приблизительно такой:      диаметр восемьдесят миллиметров, длина пять мет-ров.  Основание лесины было чуть поодаль от кедра, и она удачно легла на сук под углом, упираясь основанием в углубление-упор,    вырубленное в подмерзшей земле топориком. Ольга потянула за веревку, привязанную выше середины орудия, оно поднялось.  Это бы-ло исходным положением операции,   а идея состояла  в  резком опускании ствола на оче-редной сук, стоя сбоку от основания.    Поработав так несколько дней, Ольга натрясла око-ло тридцати ведер шишек. Добыча закончилась одновременно с началом снегопада.

Хмурое время – предзимье в тайге. По вечерам мрак в избушке освещала полоска огня из приоткрытой дверки печи. Хандра обосновалась в избушке. Ольга искала занятие. Попра-вила  календарь,   приблизительно  определила  дату  родов.   Остановилась на последних числах февраля. После ремонта печи в избушке осталась глина. Припомнив все, что знает об изделиях из глины, взялась лепить чашу для светильника.    Глина мочилась несколько дней,   растиралась  специально  выструганной  деревянной  толкушкой – получился плас-тичный ком, из которого она вылепила пиалу. Сушила изделие вначале на столе, затем на краю печи, периодически смачивая водой.  Закончился процесс в горячей топке.    Чаша с жиром  заняла  место  на плите,   где  для нее была оптимальная температура,   дрожащий фитилек оживил избушку.

Дожидаясь полного рассвета в окошке,  Ольга покидала избушку.    Проверяла, нет ли сле-дов около лодки,   чистила дорожку на расстояние,   позволяющее выйти по необходимос-ти  и  набрать  снега  для  воды.    Топить воду было необременительно, хотя это занимало определенное время. От жилья отходить на заметное расстояние не было нужды. Тишина и полный окружающий покой дали ей повод отойти на небольшое расстояние.    Ольга не дошла до края берега и остановилась. Потопталась на месте, прислушиваясь  к  трескотне сорок. Тревоги не было.     Мысли об окружающих обстоятельствах занимали ее,   когда   с северной стороны из-за излучины реки показалась живая цепочка.     Она спокойно поду-мала:

– Собаки. Собаки? Откуда собаки? Волки! – внутренний голос заставил ее пятиться назад.

Все одинаковые, серые, волки рысью тянулись за бежавшим чуть впереди вожаком.      До стаи было не больше ста метров,   а до избушки два десятка шагов.    Вожак остановился в тот момент,   когда ее ноги набирали скорость.      В считанные секунды Ольга оказалась в дровяном  коридоре.    Царапая лицо,   она завалила вход хворостом,     захлопнула дверь, подперев палкой.    Отдышавшись, она поняла,    что ее спас берег,       на который волкам забраться понадобилось время.    Она  ослабла  от испуга и боялась последствий.     Ольга ждала,   что волки  раздерут  крышу,  добираясь до нее.    Светильником  осветила  плотно сбитые тесаные бревна. Возбужденное воображение не дало заснуть до глубокой ночи.

Зима набрала силу.    Стало ясно, что охотники не придут.   По ночам ветер устраивал рев, будто стаи разъяренных зверей окружили избушку.     Сколько страха и отчаяния натерпе-лась  Ольга  длинными  ночами.  Она понимала: в закрытую избушку зверь сам не войдет, но  для  изначального  страха,  живущего  в  каждом  человеке, эти кромешные ночи были благоприятными. Волки напомнили ей об осторожности. Перед тем, как покинуть избушк-у, она прислушивалась к звукам за дверью. Затем проверяла, нет ли следов около лодки, вокруг избушки, на поляне. Набирала снег и ждала, когда он растает. Это занимало много времени: она подкладывала снег, пока ведро не наполнялось.

Однажды  двое  суток,   не  переставая, падал снег.    Его принес сильный северо-западный ветер. Он гудел, грозил ворваться в трубу.   К концу вторых суток ветер стих. Дождавшись, когда серый день заглянет в окно, открыла дверь. Снег продолжал сыпать.    Пушистая ки-пень непроницаемой завесой оградила все вокруг, окутала глубокой тишиной.     Коридор оказался засыпан снегом. Удалось выкопать узкий проход, чтобы выбраться наружу.   Лег-кий пушистый снег радовал Ольгу.     Она вдыхала морозный воздух, наслаждаясь его све-жестью  и чистотой.    Тропинку можно было определить лишь по слабым очертаниям, но появившаяся  возможность  поработать  в  окружении  снежного благолепия радовала ее. Через несколько дней достигнув нужного расстояния от избушки, она оглянулась:    перед ней предстала ее снежная крепость с трубой в центре.  Убаюканная метелью тайга покор-но молчала.

Приближался январь.  Ольга засекала дни на другом бревне, на прежнем не осталось сво-бодного места.    Она прислушивалась к себе, боясь, что все начнется раньше.    Пока свет проникал в окошко, готовила для ребеночка пеленки. Не тронутых оставалось три мешка, из них получилось три пеленки.     Конечно, это была не фланель, да выбирать было не из чего.    Лоскуты от футболки,   подкладка от куртки  –   все это представляло определенную ценность.        Бессонными ночами она перебирала в памяти подробности уже пережитых родов и убеждала себя в естественности ожидаемого.   Главное – встретить начало без па-ники.

Короткие зимние дни казались длинными, а ночи вечностью.   Мысли не спешили, как это было раньше, в суете. Размышления о жизни и смерти волновали ее.    Не имея знаний об Истинном Боге, ее разум не мог дать ответы на многие вопросы, но душа деликатно руко-водила им, предлагая осмыслить доступное мироздание. Небо представлялось наполнен-ным жизнью, как и земля. Вовремя появлялся и угасал месяц, светили звезды, неслись об-лака, опережая друг друга, и рассыпая на землю снег, в бесконечном пространстве метал-ся ветер. Все стройно, разумно и прекрасно. Проснувшийся духовный интеллект познавал Виновника  торжества  природы.    Наступил момент,    когда Ольга без суеты призвала Его имя:

– Господи, помоги!

Она доверилась этой молитве и кресту, наложенному на себя.

Однообразные  дни  начинались  с долгого лежания на нарах –  ей казалось,  что так неза-метно пролетает время. Вначале Ольга топила печь и готовила еду.  Из нехитрых запасов стряпала блюда не без пикантности: например, рыбную кашу.  Рыба замачивалась с вече-ра, утром варилась, затем толклась и разбавлялась насыщенным рыбным бульоном, в ме-ру соленым и приправленным черносмородиновым листом. Один раз в неделю она вари-ла щи из сухого щавеля на одной четверти утки с пшеном и грибами, грибную похлебку с сухариком, компоты из сушеных ягод.     Но не хватало посуды, и ягоды чаще приходилось есть сухими.     Пришло время шелушить кедровые шишки,  разбивая их палками на разо-стланной шкуре.    Отделять осыпавшиеся зерна от шелухи – занятие трудное, ему был по-священ весь декабрь.

Все чаше Ольга задерживалась, выходя наружу. Ясные морозные дни не отпускали.    Тро-пинка стала глубоким туннелем, выбраться из которого было невозможно. Близился срок, которого она ждала с трепетом. Все произошло, как обычно, неожиданно. Когда заболело внизу живота, подумала:

– Пройдет.

Но боль нарастала, и Ольга согласилась с собой:

– Началось.

Рассудок привык ее контролировать. Затопила печь, подогрела воду. В погасшую печь за-ложила дрова, чтобы можно было затопить ее без хлопот. Приготовила пеленки, убрала шкуры, расстелила сено и легла. Боль повторялась часто. Начало смеркаться. Отчаянная жажда жизни молила:

– Господи, помоги, мне надо жить!

Кто-то властно управлял ее телом, освобождая чрево.   Ребенок закричал, чихнул несколь-ко раз и закричал снова, пугая и радуя Ольгу. Это был мальчик.

– Слава Богу, –  выговорила она,  преодолевая нервную дрожь.  Напрягая силы,  привстала, взяла младенца и, прикрыв пеленкой, положила на грудь. Усталость смыкала глаза.

– Спать нельзя, ничего с тобой не случится, – нудила себя Ольга.

Малыш начал сосать. Жалость проснулась в ее сердце:

– Милый мой человечек, я не вижу тебя из-за темноты, – слезы материнского счастья заливали ее лицо.

Мальчик пригрелся и спал. Осознание полной изоляции и неизвестности завтрашнего дня пришло к ней. Ольга тихо встала, затопила печь, убрала за собой все насколько хватило сил, дождалась, пока дрова в печи догорят. Чуть теплившийся светильник вздрогнул, застыл и погас. Ольга заснула.

Когда она очнулась от крепкого сна, в окошко проникал бледный свет. В избушке было тепло, младенец молчал.

– Умер! – прошептала она и испугалась. Мать с трепетом нагнулась к красному личику малыша, прислушалась и почувствовала еле заметное его дыхание. Она сомневалась: кормить или ждать, когда он проснется, но не удержалась и приложила сына груди – малыш того и ждал.

Ольга посчитала зарубки – этот день был двадцать пятым февраля тысяча девятьсот девяносто восьмого года.

– Как тебя назвать? Может, Саша? – спрашивала она малыша. Когда родился первенец, ей хотелось назвать его Сашей, но муж решил, что он будет Алешей.

– Будешь Николаем, как отец, – вслух рассудила она.

Мальчик спал на постельке из сена. С его появлением на свет почти не прибавилось хлопот. Коля ел и спал. Избушка оказалась теплой, и Ольга вспоминала ее строителей добрым словом. Через два дня после родов появилась необходимость выйти наружу. Распахнув дверь и глотнув свежего воздуха, она не удержалась и присела, но подвывающий ветер торопил. Наскоро растопив снег и почистив коридор, Ольга занесла дрова в домик и успела захватить из-под лодки утиную тушку.

Прошел месяц после рождения Коли. Ольгу занимали заботы о мальчике и мысли о весне. Морозы, слабея днем, по ночам набирали силу. Снежная крепость осела, обнажив избушку и оставшуюся нетронутой одну из дровяных стен. Первыми о весенних заботах заявили сороки. Их бесконечные споры оживляли еще сонный лес. По вечерам, справляя свадьбы, хрипло тявкали лисы. Осевший снег потемнел, и вода испортилась. Ольга собралась идти к озеру. Захватив палку с наконечником и топорик, она, утопая в сугробах, спустилась по склону берега. Рыхлый, напитанный водой снег покрывал еще крепкий лед. Ольга упорно трудилась, но с трудом смогла прорубить совсем небольшую лунку. Беспокоясь за сына – мальчик долго находился один – она отложила это занятие и решила вернуться в избушку.

Тепло и уют в избушке заставили Ольгу решиться помыть малыша. Она положила его на сене, разостланном на столе. Коленька агукал, радуясь теплой воде, которую мать поливала на него из кружки, и вскоре заснул. Воспользовавшись тишиной и покоем, Ольга вновь заторопилась на озеро. В этот раз она захватила ведро и кружку, послужившую черпаком. Лунку удалость увеличить не намного. Вычерпав из нее крошеный лед, она наполнила ведро водой. Вдруг в лунке мелькнула рыбешка, за ней другая. За короткое время маленькое окошко было забито плотвой. Всплывая, первые рыбешки едва успевали разинуть рот, как снизу их теснили другие рыбы. Ольгу захватил азарт: рыба прибывала и прибывала. Опустившись на колени, она стала выбрасывать ее руками на лед. Выплеснув воду, набрала полное ведро рыбы. Побежала к избушке, высыпала улов под лодку, услышала, как плакал мальчик, но заторопилась к озеру – пренебрегать добычей нельзя. С зашедшими от холода руками он выбирала и выбирала рыбу. Когда Ольга, замерзшая и промокшая, вернулась домой, Коленька спал. Несметная стая ворон, невесть откуда взявшаяся, делила с Ольгой добычу еще несколько дней, пока рыба поднималась на поверхность. Как только от берегов оторвался подтаявший лед, стало тихо.

Дыхание весны согревало и пробуждало все вокруг. Почки собирались лопнуть, а лед все квасился, набухал. За одну ночь он потрескался и, образуя торосы, двинулся на юг. Несколько дней на реке бушевала стихия. Снег сошел, вода в реке и озере прибыла и затопила прибрежные кусты. Неслись запоздалые льдины, закручиваясь в водоворотах и рассыпаясь. Днем небосвод заливался солнечным светом, небесная лазурь искрилась от его лучей. Налетевшие птахи хороводились стайками, еще не определившись на гнездовья. Одним из утренних дней Ольга застала на озере прошлогоднюю картину: на воде по-хозяйски суетились утки. Присмирела река, заняв свои берега. Зазеленели лиственницы, по склону берега зацвела смородина. На опушку прилетала кукушка, считая сколько дней осталось томиться Ольге в таежном заточении. Коленьке шел третий месяц. Как и все дети в этом возрасте, он пытался улыбаться на ласку матери и произносить неповторимое агу, вызывающее самые высокие чувства восторга и любви. У малыша была вкусная и полезная забава – узелок из однообразной массы: разваренного пшена и кедровых зерен. Этого развлечения ему хватало надолго.

На озере утки начали откладывать яйца, отрастал щавель. Ольга пробовала поймать утку, но только разбила в кровь колена, а старания были безуспешными. Суровый край диктовал ей условия, которые требовали от нее расторопности и смекалки – от этого зависела жизнь. Потерпев неудачу с ловлей уток, Ольга торопилась набрать яиц, которые после рыбы составляли важную часть рациона. Вареный желток был полезен ребенку. Ольга углубила и выстлала мхом яму, в которой солила рыбу. Теперь она сложила в нее яйца и накрыла камнем. Холодильник оказался отменным: яйца сохранялись больше месяца.

Почувствовав легкую добычу, к озеру повадилась лиса. Выбрав место, с которого открывался обзор всей прибрежной полосы озера, плутовка подолгу лежала, выбирая жертву. Иногда утки, прозевав нападение, спохватывались, но гнезда были разрушены. Один жестокий бой Ольга наблюдала, удивляясь коллективной выручке птиц. Вначале разбойницу атаковало несколько уток. Шум привлек стаю. Бесстрашные защитницы смело бросались на лису. Каждая утка, участвующая в этой драке, наносила свой удар без суеты, соблюдая очередность. Рыжая огрызалась, прижимаясь к земле, но безуспешно. Побитая лиса сдалась и пустилась наутек. Утки долго гнали ее, оглашая окрестность боевым кряканьем. Ольга еще несколько раз видела выжидающую момента лису, которой удача сопутствовала редко.

Пробуждение природы не занимало Ольгу. Все ее чаяния были связаны со сборами в дорогу. Времени было достаточно, чтобы обдумать все детали запланированного путешествия. Сборы ребенка были важнее готовности ее самой.

Наконец настало раннее июльское утро. Еще дремал восток, когда Ольга перекрестилась и тронулась в путь. На ней были брюки, кроссовки, накидка и косынка из мешковины, куртка без подкладки, завязанная на талии. Для Коли она ножом раскроила из мешковины штанишки, рубашечку и колпачок и перевязала их теми же нитками. Распоротые мешки служили единственным материалом для одежды мальчика с первых дней его жизни. Из мешка был сделан и рюкзак с двумя отверстиями в дне. Когда мальчик сидел в нем, ножки свободно спускались. Надо отметить, что штанишки были зашиты, и поэтому ступни детских ножек защищены. В рюкзаке лежали свитер и паспорт. Рюкзак она несла спереди, на спине висел узел с котелком, ложкой, двадцатью вареными яйцами, оставшимися пятью сухариками, кружка с вареной кашей, несколько сухих рыбин. Коробок с шестью спичками был завязан в кусок полиэтилена и висел на шеи. Две спички и кусочек полоски с серой она оставила в избушке для того, кто придет после нее. Ольга шла не спеша. День обещал быть теплым. В руке она держала палку с железным наконечником, за поясом нож в чехле из тростника. Это было пятое июля тысяча девятьсот девяносто девятого года. В избушке она прожила один года и два месяца. Коля был легким, провизии с собой взято немного. Пока мальчик спал, она не останавливалась. Ольга старалась идти ближе к воде, но завалы из камней и топляка преграждали путь. Преодолевать их было рискованным занятием, и ею был выбран безопасный путь по лесу – вдоль берега. Устроив привал на берегу, она определила время по солнцу: стоял полдень. Ольга накормила мальчика, поела яиц, просушила рюкзак. Солнце еще было высоко, когда она двинулась дальше на юг. Отдых и хорошая погода поднимали настроение и желание пройти побольше. Мальчик был занят соской и, не приученный к чрезмерному вниманию, помалкивал. Бурундуки крутились под ногами и играючи взбирались по стволам деревьев. Река повернула на восток. Ольга определила это по солнцу: оно осталось сзади. Поляна, на которую она вышла, подходила для ночевки. Солнце почти угасло. Ольга спешила разложить костерок, чтобы отпугнуть мошкару. Выбрав несколько сосенок, согнула их, связав макушки веревкой. Наломала еловых веток, обложила ими шалаш снаружи и выстлала изнутри. На это ушло много времени. Коленька получил грудь и уже спал в шалаше, вход в который был завешен пеленкой. Для большого костра на ночь она стащила несколько тяжелых валежин. Трещали смолистые сучья, жар горячего пламени отпугивал полчища мошкары. Ольга поела, усталая и разморенная, она заснула рядом сынишкой.

Чуть занялся рассвет. Плач ребенка разбудил ее. Умыла молочком воспаленное личико сына, покормила его. Сама доела оставшуюся рыбу, прибавив к ней яйцо, потушила тлеющие угли и тронулась в путь. Восток чуть зарделся, а запад нагромоздили серые тучи.

– Дождя может и не быть, – уговаривала она себя, хотя ситуация была очевидной. Болели ноги и плечи, но постепенно Ольга вошла в ритм. Резкий запах хвои и свежесть от реки настораживали ее. Опасение добавляли тучи, подбиравшиеся к только что поднявшемуся солнцу. Коленька капризничал, и она часто останавливалась, предлагая ему молока. Потемневшее небо нахмурило все вокруг, насторожило Ольгу и лишило ее возможности определиться во времени. Разбушевавшаяся мошкара и дневные сумерки предвещали непогоду. Коленька не унимался, и она решила встать на ночлег. Ей приглянулся перелесок с тремя большими камнями, тесно прижавшимися друг к другу. Рядом с ними она и начала ставить шалаш, плотно обкладывая пологую крышу еловыми ветками, чтобы защититься от дождя. Вязкую сырую древесину нелегко ломать. Руки ее были изранены и распухли, потому что нож – единственное ее орудие – был слабым помощником, и она вздыхала о топорике. Коля плакал. Мать закутала сынишку в куртку и положила его в шалаш – успокаивать мальчика было некогда. Костер развела чуть в стороне на стволе смолистой сосны в надежде, что он не погаснет. Ребенок продолжал плакать. Ольга забралась в тесный шалашик и, согревая мальчика, задремала. Дождь заглушал шум леса. Уставшая и удрученная, она обдумывала завтрашний день. Сон был некрепким. Ольга прислушивалась к настораживающему, тяжелому дыханию мальчика – Коля заболевал. Дождь затих под утро. Птицы устроили перекличку, подавая надежду на перемену погоды. Но дождь, перестав на короткое время, вновь зачастил моросягой. Сомнения долго удерживали Ольгу в шалаше. Но просветлевшее небо и изредка мелькающий солнечный луч заставили принять решение: Ольга тронулась в путь.

Река текла рядом. Ольга старалась не отходить от нее. Блуждающее в тучах солнце склонилось к западу и светило в лицо. Это ее озадачило.

– Если путь лежит на юг, то солнце должно быть справа. Неужели река так круто повернула на запад? – рассуждала она.

Ольга, приняв решение идти вдоль кромки воды, повернула к реке. Густые заросли можжевельника и каменные развалы преградили ей путь. Гряда тянулась, то опускаясь и образуя небольшое ущелье, то вновь поднимаясь каменным выступом. С Коленькой на руках такой путь был ей не по силам. Предполагая, что гряда тянется параллельно реке, Ольга взяла ее за ориентир. Свинцовый запад осветила полоска зашедшего солнца. Ясною зарею ленивая тень сумерек медленно выползала из дремучей чащуры. Теперь Ольга растерялась: темнота надвигалась стремительно. Снимая рюкзак с Коленькой, она почувствовала его пылающее тело. Положила сына под сосной, могучие сучья которой опускались до земли. Костер собрала небольшой, лишь бы осветить место ночевки. Взяла мальчика, чтобы накормить – потревоженный ребенок застонал. Взбудораженная и потрясенная своей беспомощностью, она громко закричала:

– Коленька, сыночек, пей молочко! – уговаривала – Сделай глоточек! Хоть один!

Увядшее тельце горело, сухое жаркое дыхание вырывалось со стоном. Неудержимый страх поднял ее с земли.

– Боженька, милый, дорогой, помоги! Мой мальчик умирает!

Ольга опустилась на колени, поцеловала ребенка, поднялась и почти побежала. Опережая ее, подняли суматоху приютившиеся рядом сороки. Паника, подавившая совесть, отступила. Обличенная в предательстве, она бросилась назад, не разбирая пути.

– Не найду! Я его не найду! – шептала она, преодолевая колючие заросли, будто западни.

Кто же вывел ее на поляну к затухающему костру? Кто указал путь ее ногам в этой кромешной дремучей тьме?

Коля лежал под сосной. Прохлада ночного леса немного остудила его тельце. Освоившись в темноте, Ольга надела рюкзак, разыскала куртку и медленно двинулась вдоль намеченного ориентира. Но силы покидали ее, и она нашла ночной приют на хвойной подстилке под деревом. Сон опустил отяжелевшие веки. В крепких объятиях матери всхлипывал Коленька. Слабый плач разбудил ее. Подняв голову, Ольга в предрассветных сумерках встретилась со строгим взглядом хозяина таежных дебрей. Медведь отрывисто нюхал рюкзак с мальчиком. Ольга почувствовала неприятное дыхание зверя. Мокрый нос коснулся ее руки и лица Коли. Медведь отфыркнулся, мотая головой, развернулся и ушел. Ольга поднялась. Она шла быстро, не обращая внимания на плач сына. Неожиданно гряда закончилась. Из-за нее вынырнул неглубокий бурливый ручей. Нагнувшись, она напилась воды, напряжение утихло, и стало понятно: нападения не будет. Она села на пенек и стала кормить мальчика. Слабо, нехотя он сделал несколько глотков. Тяжелые облака, зависшие над лесом, задерживали рассвет. День занимался опять непогожий. Ольга шла, пеняя себе за предпринятое путешествие. Иногда у нее появлялась надежда, и тогда на какое-то время ее мысли занимал мир.

– Господи мой, помоги мне! В моем теле нет сил идти в никуда. На моих руках младенец, которого Ты дал мне. Сердце мое разрывается от боли и страха за его жизнь. Помилуй нас, помоги нам. Я чувствую: Ты везде и Ты слышишь меня, – шептала она, не замечая, как раскидистые боры сменялись зарослями и перелесками.

Жар у мальчика немного ослаб. Он то засыпал, то просыпался, но был еще немощен.

Под полог леса не доносился шум ветра, который разорвал и рассеял над тайгой тучи. Солнце, завладев западом, мирно угасало. Появилась изголодавшаяся в непогоду мошкара. Ольга вышла на поляну – перед ней стояла ее избушка. На закате еще догорало солнце. Кем-то потревоженная стайка уток с криком поднялась над озером. Падая на нары и прижимая горячее тельце сына, Ольга шептала:

– Живы, живы! Слава Богу!

Ольга наклонилась к сыну: потрескавшиеся губки приоткрыты, дыхание горячее, казалось, ребенок живет последние минуты.

– Соси, сос, мой дорогой человечек, – приговаривала она. – У меня есть молоко, в нашем доме тепло, ты будешь жить.

Сколько страхов, переживаний в уделе матери в течение всей ее жизни за детей своих?! Многожды сохранилось детских жизней во время всяческих бедствий благодаря находчивости, изобретательности, трудолюбию и премудрости матерей. Господь наделил и Ольгу всеми этими качествами. В первобытных условиях эта женщина смогла реализовать и умножить данные ей дарования, чтобы сохранить жизнь себе и своему сыну.

Она не считала ночи и дни, проведенные в борьбе за своего малыша. Поила Коленьку чаем из сухой малины и подорожника, отсасывала сопельки, облегчая дыхание, капала в носик отвар из хвои. Теплая зола согревала его во время сна на выстланной мхом постели. На разогретый в печи речной камень мать капала хвойный отвар и делала ему ингаляции. Время тянулось мучительно долго – выздоровление наступило неожиданно. Коля заснул после полудня и проспал до утра, разбудив Ольгу слабым плачем. Остывшее тело было мокрым. Температура спала.

Неумолимое время торопило – август подходил к концу. Ольга поправила календарь и начала готовиться к зиме. У нее не возникало чувство брезгливости: все, что можно было есть, солилось или сушилось. Она отваривала и солила в глиняных плошках рыбу, лягушачьи лапки (из нескольких видов, обитающих в лесу и около воды, выбирала светлых, желто-песочного цвета) и двустворчатых моллюсков. Из прошлогодних запасов сохранились ягоды. Самым доступным и приятным оставался грибной промысел. Не замеченные прошлым летом, растущие по берегу крутины черемши, щавель, корни камыша, крапива – все это сушилось впрок. Последними собирались кедровые шишки и облепиха.

Оставались две не решенные проблемы: огонь и дрова. Как и прежде, сберегая угли, она поддерживала огонь в печи. Встречать зиму в тайге, заготовив дрова и не имея спичек, отважится не каждый. Ольга представляла, как можно добыть огонь. Вечерами она терпеливо терла между ладонями сухие березовые палочки в надежде, что затлеет береста. Рядом наготове лежал клочок ваты, вытянутый из телогрейки. Казалось, разогретые ладони, покрытые волдырями, загорятся раньше коры. Эксперимент пришлось оставить. Оставалось надеяться, что уголья не погаснут, а если это и случится, на крайний случай лежит одна спичка.

За ручьем еще хватало валежника, но запасы дров пополнялись медленно. Ольга выбирала те стволы, которые могла перетащить через ручей и поднять на берег – на это уходило много времени и сил.

Копая глину под берегом для глиняных черепков, которые были ее основной хозяйственной утварью, Ольга нашла камушек голыш. Такие камушки ребятишки искали наудачу по песчаным берегам. Их называли чертовым пальцем и, чиркая камень о камень, высекали искру. Давняя забава подала слабую надежду, и Ольга принялась претворять ее. Камешки высохли, прогрелись на печи, и началась кропотливая работа. От разогретых камней отлетали искорки. Приладив кусочек ваты, она нашла такое положение при соприкосновении камней, когда искры рассыпаясь бенгальскими вспышками, оставляли желанный запах подпаленной ваты. Ватка занялась прозрачным жидким огоньком. Ольга взвизгнула, испугав Колю.

– Плачь, плачь, Коленька! Мы живы, живы! Господи, мы живы!

Мальчику шел седьмой месяц, и она старалась не покидать его на долгое время.

Он капризничал и не хотел оставаться один в полумраке, царившем в избушке. Приходилось экономить жир, и лампадка горела редко. Опасаясь, что он испортится, она прокипятила и присолила его. Выручили лучины. Перепробовав щепки из разной древесины, Ольга остановилась на березе: они не трещали и не давали искр. Лучину она крепила на дымоходе печки. Коленька подолгу завороженно смотрел на ровно горящее пламя. При лучине по вечерам она стачала сынишке из своей куртки теплую одежку так, что получился комбинезон. Для этого она через отверстия, сделанные ножом, протянула веревочки и соединила полы по низу, а спереди оставалась цела молния. Теперь Коля, одетый в теплый комбинезон и сидя в рюкзаке, всегда был рядом с матерью.

Мытарства, которые Ольга претерпела в путешествии, заставляли ее размышлять о породившей их причине. Ответ на вопрос, как она оказалась на своей поляне, могли дать только исследования. И Ольга отправилась в поход, намереваясь проверить участок леса, из которого вышла. Она предполагала, что отступив от реки, продолжила путь вдоль вытекающей из нее речушки, которая, проделав немалый путь, отдала воду лесу и превратилась в ручеек. Этот ручеек обогнул поляну с западной стороны и задержался в низине, образовав на ней озеро. Переполнив его, ручеек, ударяясь о камни, вновь устремился в реку.

Ненадолго закрывая солнце, по небу плыли кучевые облака. Светилась опушка золотом берез. Унисон простоты осеннего леса и элегии ветра коснулся настрадавшегося сердца. Темный бор, пугающий ее прежде, манил и очаровывал. Мирное чувство единения с лесом, которое когда-то посетило ее, укоренилось не привычкой, а образом жизни. Девственный лес покрывали бирюзовые бороды лишайника. Причудливые его формы ползли по валежнику и взбирались на каменные глыбы. Справа под ноги Ольге вынырнула хорошо протоптанная тропа и, пересекая ей путь, юркнула под низко опущенные ветки. Ольга, срубив две сосенки и положив их стволами в ту сторону, откуда пришла, встала на эту тропу, которая недолго петляя, закончилась у болотца. На влажной береговой кромке были видны двупалые следы, оставленные приходившими на водопой лосями. В нескольких метрах – противоположный мшистый берег, на котором неумолчно гудит бор, заглушая хруст валежника под ногами. Ольга притихла. Где-то высоко раздавался стук дятла.

– Что мы в первый раз с тобой в тайге, сынок? – спросила она спящего сынишку. – Если уж вышли к озеру, пройдем немного, может быть, найдем ручей.

И она пошла вдоль берега, решив вернуться, если болотце окажется длинным. Но не пройдя и ста метров, обнаружила, что болотце превращается в ручей, вытекающий из-под коряги. Петляя и устремляясь вперед, он принял в себя еще ручеек и стал намного шире.

– Если этот ручей течет с запада на восток, то он впадает в реку. Отчаявшись в обстоятельствах, я пропустила его устье, через которое мне предстояло переправиться и продолжить путь вдоль берега реки. Этот ручей никак не связан с ручьем на моей поляне, хотя у них может быть один источник, – так рассуждая, она повернула в обратный путь. – Сынок, я поняла причину нашей неудачи, из-за которой чуть не потеряла тебя.

Она дошла до водопоя, когда услышала стремительное тяжелое движение. Лось остановился, дожевывая ветку. Носатая голова украшена веером рогов. Пока он соображал, что за существо перед ним стоит, Ольга успела его рассмотреть. Ее поразили бархатные, широко расставленные глаза одного цвета с телом. Лось первым свернул со своего пути, уступив дорогу. Ольга ступила на тропу, которая привела ее к срубленным сосенкам. Родная светлая поляна рядом. Запах дыма заставил прибавить шагу. На опушке ей представилась панорама пожарища, охватившего тайгу далеко на востоке. Ветер разбросал по небосводу тяжелые, дымовые тучи.

– Коленька, пожар, это же хорошо! Его обязательно прилетят тушить. Нас увидят, если зажжем большой костер. Надо спешить, прилететь могут каждую минуту.

Реальная надежда была причиной радости. Не чувствуя усталости, она волокла все, что еще осталось: хворост, коряги. Сумерки не остановили захватившего ее азарта. Вскоре на середине поляны полыхал костер. Среди ночи сомнения приостановили ее пыл. Вслушиваясь в шум леса, она так и не дождалась долгожданного звука. Несколько дней Ольга караулила небо над горизонтом, утомилась от ожидания и труда, но тайгу гасить не прилетели. Погасить костер ее заставил случай, который мог закончиться бедой. Ольга залила костер на ночь и, приуныв от потерянной надежды, смотрела на догорающие головешки. Одновременно с посторонним присутствием Ольга почувствовала еле заметную поступь.

Она научилась видеть, не делая резких движений. Эту особенность человек приобретает, если привыкает в начале слышать, а потом видеть. Не двигаясь, Ольга покосилась глазами в сторону избушки. Она увидела два зеленых огонька и длинное тело на стене дровяного коридора. Темный силуэт вытягивался.

– Сейчас прыгнет, – мелькнуло у нее в голове.

Грудь сама набрала большой запас воздуха и крик, потрясший округу, вырвался из нее. Полетела тлеющая головешка, брошенная в зверя, но его уже не было на дровах. Скрутив факел из сухой травы, она раздула угольки и, освещая себе путь, поспешила в избушку.

Конец сентября – пора неуютная: сырость да ветер. Большее время Ольга находилась в избушке. Коле исполнилось семь месяцев, два зуба умиляли и радовали мать. Он ползал по нарам, играл в камешки, пытался садиться. Зарядившие дожди не давали вынести его на свежий воздух. В середине октября выдалось несколько сухих ветреных дней. Два дня Ольга жгла валежник. В мелколесье и на опушке его уже не осталось, а глубже в лесу этого добра хватало. С мальчиком за спиной она тащила сухие стволы на поляну, пережигала их, и стены дровяного коридора укреплялись, росли. Собирая дрова, она нашла место впадения ручья в озеро, но колючие заросли облепихи не пустили ее к устью. Ольге захотелось узнать, откуда озеро берет начало и не связан ли он с ручьем, который обманул ее. Хорошая погода настроила пытливую натуру на путешествие, в которое она взяла с собой Коленьку. Он сидел в рюкзаке за спиной и занимался соской из рыбной каши. Ольга задержалась около зарослей тростника, нарезала и сложила его снопами – длинными зимними сутками будет, чем заняться. На полу уже сохли циновки, и на нарах лежал плетеный из камыша матрац, набитый сухой травой. Неспеша управившись с тростником, она решила не обходить его заросли и, очутившись в камышовых дебрях, набрела на кладбище утиных крыльев. Знать, лиса была несильно побита утками и частенько здесь пировала. Послышалось журчание бегущей воды, но ручья не было видно: он скрывался в зарослях можжевельника. Явно пахнуло зверем. Этот запах ей был знаком. Она вспомнила, как лиса таскала кур в деревне, и мужики ее убили, а дед принес лисят домой. Они жили в железных клетках в сарае, а когда выросли, из них сшили шапки. Ольга остановилась и прислушалась: вверху мечется ветер, а здесь, под пологом леса, лишь глухой его шепот. Где-то рядом должна быть нора, но ни следов, ни помета не видно. Ольга стояла, затаив дыхание, ей хотелось подкараулить плутовку, да лиса видно тоже где-то путешествовала. Нора оказалась в двух шагах – на другом берегу ручья под высокими корнями старой сосны. Разбросанные кости и прилипшие к стволу перья выдавали ее. Ручей, редко петляя, то пропадал под корнями деревьев, то появлялся снова. В ветвях кедра юркнула белка – на голову Ольге упала шишка, напомнив ей о неурожае орехов в этом году. Ее это озадачивало: ведь Коленька может остаться без кедрового молочка, которое пришлось ему по вкусу. Она научилась делать это молочко, прокипятив растертые до однородной кашицы зерна. Теперь сынишка спал, и Ольга, собравшаяся отдохнуть, передумала, боясь потревожить его. Послышался шум падающей воды. Преодолев ствол могучего дерева, преградившего ей путь, она оказалась у подножия небывалой величины камня. Его можно было принять за холм. Лишайник и мелкий кустарник нашли приют на его необъятном теле. Из мелового разлома вниз падала водная струя, которая разбивалась и образовывала два ручейка, текущих какое-то расстояние почти параллельно. Ручей, вдоль которого она шла, соединялся с озером на ее поляне, а другой ручей направлялся к лесному болотцу, обнаруженному ею в прошлое путешествие. Обе стремнины вновь встречались в реке.

Спускаться по склону вдоль ручья было легче. Коля проснулся, и о чем-то лепетал. Заросли можжевельника, обступившие противоположный берег, были усыпаны сизыми ягодами. Ольга перепрыгнула ручей, чтобы полакомиться ими. Ягоды можжевельника, прихваченные слабыми заморозками, очень сладкие, с нежным привкусом хвои. Миновав лисью нору, она вскоре подошла к опушке, через которую была видна поляна.

Ольга отметила на стене дату – двадцать пятое октября. Коле исполнилось восемь месяцев. Мальчик ограничивал ее действия и планы. Он хорошо научился ползать, и на нарах оставлять его стало опасно. У матери не было другого выхода, как привязывать его за ножку, пока она приготовит еду или растопит печь. Зимой нары должны быть самым теплым местом для ребенка. Привязывать за ногу – это не выход: веревка тоже опасный материал. Ольга отложила сбор шишек и принялась делать манеж. Плетень вокруг нар получился неуклюжим, она с трудом закрепила его, но теперь ребенок был в безопасности.

Два дня назад начал падать снег. Ольга постояла, зажмурив глаза от ясного дневного света. Мороз щипнул ноздри и перебрался к щекам. Медленно кружились редкие снежинки, лучи блеклого далекого солнца не касались молодого снежного покрова. Все притихло, затаилось. На опушке тонкими нитями тянутся следы бурундуков. Ольга сняла со спины короб, выбрала крепкую осину и начала рубить. У осины твердая, тяжелая древесина, и ее ствол подойдет, чтобы сшибать шишки. «Тук, тук», – повторяло эхо удары топора. Срубленное дерево повисло на березах. Она пробовала его стянуть, но мало сил. Пришлось подрубать деревья. Падая, они увлекли за собой осину. Не спеша обрубила с поваленного дерева ветки. Подвязала веревку под срубленные сучья, надела короб на плечи. Голый ствол был не таким тяжелым. Часто останавливаясь, она потащила лесину к кедрам.

Над тайгой сыпалась мелкая пороша. На опушке густого ельника стоит невысокая изба, из трубы тянется жидкий дымок. Видно печку только что затопили. Приземистая крыша, покрытая дранкой, припорошена снегом. Два окна белеют занавесками. На крыльцо вышел старик. Он сощурился, глядя на недавно вставшее над тайгой светило. Перекрестился, что-то шепча. Это Прохор. Более полувека прожил он в дремучей тайге, лишь иногда появляясь в родной деревне Никольское. Маленький неказистый Прохор до войны не женился. Приглядел Любашу-сироту, да пока собирался подойти, ее Егорка сосватал. С войны пришел израненный, больной, про женитьбу забыл. Долго не мог никакого труда в колхозе выполнять, да Бог помог. В то время стали церкви открывать. В их селе в храме Николы Чудотворца еще в тридцать пятом избу-читальню сделали, и Прохор похаживал туда слушать лекции о вреде религии. В сорок четвертом году прислали в село батюшку и поселили в избу Прохора. Пришел хозяин с войны, а избенка обжита, натоплена, прибрана. Отец Иван вдовым был, сын на фронте погиб. Сдружились они крепко, вдвоем церковь отремонтировали. Батюшка службу вел, а Прохора научил читать по-старославянски и петь на клиросе. Так вдвоем и служили, никто из односельчан в храм больше не пришел. Зажил Прохор другой, особенной жизнью: на все иными глазами стал смотреть. Появилась у него в сердце радость, и никак не мог он понять, отчего оно ликует, ведь один на свете, как перст. Батюшка помог разобраться во всем, научил молиться за себя и за людей, Бога благодарить. А самое главное – показал, как людям служить можно. Стал Прохор сиротливых стариков жалеть да вдовам помогать. Привыкли сельчане быстро к этому, и прослыл он простачком. Если у кого по хозяйству дело задерживалось, сосед соседу советовал:

– Вон кликни Прошку, он сделает.

А Прохор и впрямь приходил. Делал работу, и если хозяин не замечал, уходил не- кормленым. Но больше всего любил он петь и читать в храме. Сам за храмом смотрел, убирал и ремонтировал, когда в том нужда была. Здоровье Прохора совсем поправилось, и определил председатель его за лошадьми смотреть. Так семь лет прошло. Однажды осенью в пятьдесят третьем году в деревню приехали из района на черном вороне. Батюшке не дали и вещички собрать – увезли. Искал Прохор отца Ивана несколько лет, да его след простыл. Из церкви клуб сделали. Год прожил после этого Прохор в деревне и стал уговаривать кума в тайге избушку поставить. В избушке долго жить не пришлось: председатель прислал мужиков – избу срубили. И велено было Прохору на заимке мужиков встречать, обогревать. За это ему начисляли трудодни. Смолоду огород держал, а теперь собачка Вьюга – все его хозяйство. Крестник с осени привезет сухарей, картошки да припасов, так и живет. За последние двадцать лет только Егорка, который у него Любашу отбил, на день завернет, возвращаясь на заимку, а то за зиму и живой души не увидит. Соперник его прошлой зимой пропал. Прохор хотел сходить в его зимовье по первоснежью, да захворал, ногами промучился. К лету полегчало, так крестнику на сенокосе помогал. Осенью вернулся на заимку, а Егорка из головы не идет.

– И чего тоскуешь? – думал о нем Прохор. – Уж кого, кого, а тебя, Егорка, поминаю.

Наступили первые морозы, и Прохор твердо решил сходить на зимовье к Егорке. С раннего утра истопил печь и спустился с крыльца. Он долго стоял, сложив козырьком ладонь, и прищурив глаза, рассматривал солнце.

– Успеем обернуться обратно до снега, – Прохор сказал это собачонке, которая по-хозяйски суетилась рядом.

Через некоторое время он с мешком и с ружьишком за плечами тронулся на север. Вьюга, чуя дальнюю дорогу, радостно залаяла и побежала вперед. К полудню второго дня Прохор подходил к зимовью. Неопытная собачонка то перегоняла его, то отставала, редко облаивая кого-то. Вдруг Прохор услышал стук топора. Старик прислушался: удары частые и слабые, будто неумелой рукой. Он обошел завал из деревьев и остановился в еловом подлеске. Со стороны зимовья шел человек, волоча за собой лесину. Прохор притаился, прижал собаку к земле, не разрешая подавать голос. Он понял, что перед ним женщина. Опасаясь испугать ее, стал ждать, когда она обернется.

Под сплетенными кедровыми лапами, не смотря на снег и ясный день, царил полумрак. Урожай не радовал Ольгу. Она засунула за пояс топорик и принялась, перехватывая, поднимать лесину. Достигнув нужного положения, отпустила ее на сук. Нагнулась собрать упавшие шишки. Внезапно ей послышалось отрывистое дыхание. Выхватив топорик из-за пояса, она резко выпрямилась – перед ней стоял старик, маленький, с драной бородкой, в короткой меховой шубейке, в такой же шапке; из-за плеча торчал ствол ружья, за поясом топорик. Темные, чуть раскосые глаза рассматривали Ольгу.

– Кто ты? Кто ты? – шептала она онемевшими губами, отступая назад. – Ты человек?

– Тише, тише. Брось оружие. Дед я, не бойся, – отвечал старик, не трогаясь с места.

Выпустив из рук топорик, Ольга одним махом оказалась около деда. Обхватив его за плечи, подмяла под себя и заголосила страшным, хриплым голосом:

– Не пущу, не пущу-у-у-у, – разносило эхо громкий вопль Ольги над тайгой.

Прохор молча стоял под тяжестью ее тела: он был ей чуть выше плеча. Наконец Ольга притихла. Вспотевшее, замерзшее тело залубенело. Она не могла разомкнуть объятия, чтобы выпустить Прохора.

– Ишь ты, одичала как, – ласково говорил он. – Здоровая, будто медведица. Однако пойдем в зимовье, застынешь.

Прохор снял Ольгины руки с плеч, взял за руку и повел. В теплой избушке они проговорили до ночи. Утирая согнутым указательным пальцем слезы в уголках глаз, он крестился и говорил:

– Эко Господь тебя уберег. А шла ты верно, коли ручей перешла бы в брод у трех камней, на другой день к ночи у меня бы была.

День ото дня крепчали морозы, и Прохор торопился со сборами. Сам он привычный, ему тайга дом, а морозы не помеха, чтобы пройти не один десяток километров.

– Торопись, сударушка, мальчонку из тайги надо выносить. С ней, с матушкой, не борются. В ней выживают те, кто наравне, а другие пропадают. Тебя Господь приберег – знать, нужна кому-то больно. Да шепотом-то не говори, старый я, в ушах тайга шумит, тебя не слышу. Ольга не отпускала Прохора ни на минуту.

– Ты, сударушка, не мучься, – утешал дед. – Не сбегу я. Ведь идти сюда не думал, душа Божьей воле покорилась, привела. Как же я тебя с младенцем брошу? Не тужи, молись крепче, проси Его. У Него милости много, на всех хватает, и нам достанется.

На третий вечер после прихода Прохор объявил:

– Мальчонка в здравии, все готово, утром тронемся в путь.

Ольгу не страшил переход по тайге в мороз. Она верила этому маленькому старичку и твердо знала, что пойдет за ним, куда он ее поведет. Дрема на короткое время одолела ее. Очнувшись, она не услышала дыхания ни ребенка, ни старика.

– Дедушка! – вскрикнула она и вскочила. – Ушел! Ушел!

– Тута я, тута. Не убег я от тебя. Вон и детенка-то разбудила. Я скоро обернулся бы, да ты разе отпустишь? Сзади увяжешься, тогда уж верно пропадешь.

Все приготовлено с вечера. Коленьку не видно из мехового мешка, сделанного Прохором из шкур. Рюкзак с мальчиком за плечами у матери. Ольга в телогрейке, ватных брюках, меховой шапке. Голенища у валенок Прохор подрезал и сам намотал Ольге на ноги портянки. Старик – таежник бывалый: все, что надо для перехода, было при нем. Еще не погас месяц, когда они вышли из дровяного коридора. Прохор перекрестился на восток:

– Господи, благослови нас.

Ольга тоже перекрестилась и прошептала:

– Господи, помоги ему.

Ольга постояла возле избушки, которая приютила ее, помогла выжить, но задерживаться не стала. Прохор дождался ее у кедров, срубил тонкий стволик, подогнал Ольге под рост и показал, как надо ходить, чтобы палка была помощницей, а не помехой. Прохор шел впереди, не ускоряя и не замедляя шага. Под плотным пологом леса снег чуть припорошил землю. Изредка подавали голос птицы или трещали потревоженные сороки. Старик шел, обходя завалы, и вновь возвращался на известную ему тропу. Ольга устала, захотелось присесть на поваленное дерево, но Прохор ушел далеко вперед:

– Дедушка, подожди, я тебя не вижу! – крикнула она. Вместо ответа услышала стук топора.

– Слава Богу, встаем.

Ее встречал дым костра.

– Корми махонького, ему уж не в терпеж, – распорядился старик, не прекращая рубить смолистый ствол.

Скоро из снега и рыбы на костре закипела похлебка, от ее аромата закружилась голова. Коленька был мокрым, но меховой мешок сохранял тепло. Ольга уговаривала уставшего мальчика:

– Не плач, сынок, потерпи.

Прохор тем временем сдвинул в сторону костер и на его месте стал сооружать шалаш с остроугольной крышей, плотно обкладывая его еловым лапником. Ольга кормила мальчика похлебкой. Когда шалаш был готов, старик предложил:

– Полезайте в шалашик.

Коленька дремал. Ольга торопилась высушить его мешки. Прохор успокаивал ее:

– Давай похлебаем. Не торопись: ешь, отдыхай. Костер хороший, отогреемся Слава Богу.

От прогретой земли тянуло теплом. У входа в шалаш пылал горячий костер, Свернувшись калачиком, Вьюга терпеливо ждала от хозяина своего куска. Он положил перед ней сухую рыбину. Собачка встала, обошла ее вокруг, отнесла в сторону и начала есть. Прохор, перекрестившись не спеша, принялся за еду. От жаркого костра и еды Ольгу разморило, глаза смыкались. Преодолевая сон, она вытащила сынишку из мешков, засунула под меховую безрукавку. Крепко прижав к себе дорогое тельце, засыпая, чувствовала, как от костра разливалось тепло по ногам. Старик долго сидел у входа в шалаш, подставляя то один, то другой бок теплу. Через какое-то время вставал, чтобы перевернуть Колины мешки. Дождавшись, когда они высохнут, засунул под шубу и лег отдыхать.

– Поднимайся, сударушка, – начал будить он Ольгу, не дождавшись рассвета. – Бог даст, вечерять в зимовье будем.

Ольга растопила на костре замерзшую похлебку и сделала мальчику соску из рыбы. Посадила его в мешки, согретые Прохоровым добрым сердцем. Мороз усиливался, Ольга догнала старика и предложила:

– Дедушка, может, пойдем побыстрее?

– Иди, сударушка, не спеша, ведь мы не в упряжке, ноги жалеть надо.

– Прости меня, дедушка.

– Ничего, и я спешил, когда такой, как ты был.

После полудня Прохор разложил костерок. Ольга приготовила мальчику рыбную соску, напоила топленой из снега водой. В перелесках Прохор вглядывался в марево, застилающее небо, и озабоченно приговаривал:

– Поспеем, миленькая, осталось немного. К ночи, однако заметет.

Синяя мгла встретила их в редком перелеске. Два красных огонька мелькнули в стороне и погасли. Звонко залаяла Вьюга. Ветер подвывая, ударял в лицо снегом.

– Дедушка, а вдруг волки?

– А зачем они нам нужны? Пусть бегут своей дорогой. Вьюжит, сударушка, прибавим шагу. Крепись, нам только лисий лог перейти.

Они спустились в глубокий овраг. Впереди отчаянно голосила Вьюга.

– Дедушка, – позвала Ольга.

– Лиса это, не боись. Поди, Вьюга нас в зимовье дожидается.

С Коленькой на руках одолеть подъем из оврага не было сил, и Прохор вел ее к пологому склону. Там по бровке тянется тропа до самой избы. Он поднялся первым, дождался Ольгу, взял мальчика. Когда в темноте обозначились очертания избы, в уставших ногах Ольги появились силы: она побежала, опережая Прохора.

– Эко, страдалица, как ты! Не беги – воздуха холодного нахватаешься. Слава Богу дома. Давно я, девонька, так не потел. Да ради младенца Господь силенок мне прибавил.

Ольга плакала, как когда-то давно в детстве, не вытирая замерзающих слез.

– У-у-у-у, – вырывалось у нее из груди.

Они вошли в низкую дверь. Запах смолы, дыма и чего-то домашнего, не дикого, встретил их. Дед чиркнул спичкой, поджег фитиль керосиновой лампы, и она осветила содержимое Прохорова жилья. По середине избы стояла печь с лежанкой, в углу от потолка до пола – белый крест с распятием, по бокам две иконы. Около креста на полу шкура. Стол с лавками, на нарах шкуры с подушками. На печи чайник, чугунок, рядом на стене полка с посудой. Слева у самого входа не то ящик, не то шкаф. Ольга еще стояла посреди избы с мальчиком на руках, а хозяин растопил печь, достал из шкафа рубахи.

– Сменись-ка, сударушка. Чуток погодя лежанка будет готова, похлебку согрею.

Ольга опустилась на колени перед распятием. Когда разум находился в отчаянии, самое ее существо просило Его о помощи, и она приходила. Среди страданий и непосильного труда, разум научился понимать это и благодарить Утешителя. Уткнувшись лбом в холодный пол, она замерла. Иногда плечи ее вздрагивали, и стон, заставивший притихнуть Коленьку и замереть Прохора, заполнял избу. В нем был предел страданий, которые Ольга вынесла.

Прохор, положив ладонь на спутанные седые волосы Ольги, сострадая гладил ее по голове, и, вытирая мокрую от слез бороденку, приговаривал:

– Поплачь, милая, поплачь, покричи. Не горюй, радуйся, благодари Бога. Эвон где Он тебя услыхал. Ить, туда эту зиму никто не придет – белка ушла, – он помолчал и добавил, – И Егорка пропал.

Накормленный, согретый Коленька сладко спал на лежанке. Сопел Прохор, часто переворачиваясь и покряхтывая. Свернувшись калачиком у него в ногах вздыхала Вьюга. Ольга слушала звуки жизни, наполнявшие избу, и они не давали ей заснуть.

– Ты спи, сударушка, так-то головой испортиться можно. Не думай ни о чем, еще времечко будет все припомнить. Бог даст, в столице скоро будешь.

Метель то бушевала, обрушиваясь валом, то слабла, распластавшись над тайгой и засыпая ее снегом. Прохор выходил наружу, прислушивался к ее вою. Так прошла неделя. Настал день, когда Прохор отбросил от входа снег, занес лыжи и сообщил:

– Ветер стихает, завтра пойду в деревню. Вернусь в четверток к вечеру.

– Дедушка, а разве ты знаешь, какой сегодня день? – удивилась Ольга.

– А как же, сударушка, – ответил дед, – вона календарик у иконки.

На стене рядом с иконой висел календарь.

– Двадцать первое ноября тысяча девятьсот девяносто девятый год воскресенье, – прочитала она и засмеялась, радуясь простоте и значимости листка.

На следующий день, как только растаяла ночная мгла, дед встал на лыжи. Впереди, играючи со снегом, носилась Вьюга. Перед тем, как скрыться за деревьями, Прохор обернулся, махнул на прощанье, и Ольга широко его перекрестила. Она задвинула можжевеловый кол в дверные скобы: из теплой, обжитой избы не было нужды выходить наружу: в ней все есть. В холодных сенях на полках и на стенах стояла и висела деревенская утварь: бидончик с постным маслом, канистра с керосином. В шкафу, откуда Прохор доставал вещи для Ольги, в перевязанных парусиновых мешках, лежали запасы пшена, сахара, соли, сухарей. У двери стоял короб с картошкой.

На двух окнах – пестренькие занавески, на столе клеенка. Коленька начал ходить «четверицею», как говорил Прохор, и за ним глаз да глаз, смотреть надо. У него свой мир, заполненный любовью матери, первыми самостоятельными движениями и познаниями. Зимние сутки короткие. В полдень блеснет холодный луч, заискрятся снежинки, а как погаснут, так и сутки на убыль. На теплой лежанке Ольга торопит ночи, ей не спится. Воспоминания и ожидания теребят, не дают заснуть. Четверг она встретила, как в детстве встречала новогоднее утро, в ожидании подарка. После полудня сердце затрепетало, Ольга метнулась к окну. К крыльцу подкатывал снегоход, оглашая заснувший лес ревом мотора. У руля мужчина – видны только красные щеки и заиндевелые усы. Нахлобученная шапка и очки не дали Ольге разглядеть его лица. Сзади Прохор, поверх шубейки закутан большим платком, так что видна лишь борода. За спиной привязаны лыжи. Откуда-то спрыгнула Вьюга. Радуясь возвращению домой, она рысью пробежала круг, нырнула в сугроб, оповещая о своем появлении громким визгом. Ольга еще стояла у окна, когда в избу вошел Прохор, а за ним мужчина с красным намороженным лицом, не высокий, но крепко сложенный. Черный полушубок с пагонами расстегнут, под ним форма милиционера. Он снял шапку и, улыбаясь, сказал:

– Здравствуйте! Князев Николай Михайлович, участковый села Никольское. Как зимуете, москвичи-таежники?

– Здравствуйте, с утра вас жду. У меня все готово. Мне собираться?

– Куда ж на ночь? День на исходе, завтра будет утро. Успеешь, уедешь. Опомнишься – по тайге затоскуешь, – говорил милиционер, раздеваясь. – А от горяченького не откажемся.

Обедали долго, разговорились и не заметили, как стемнело. Прохор грелся на лежанке, любовно наблюдая за Колей, забавляющимся красным яблоком, гостинцем Николая Михайловича. Когда Ольга закончила свою повесть, старик и Коленька спали.

– У меня и паспорт сохранился, – продолжила она.

Подпоров ножом Колин мешок, Ольга достала паспорт. С трудом разъединив слипшиеся листки, попыталась разобраться в расплывшихся буквах:

– Коля постарался, – сказала она, передавая паспорт Николаю Михайловичу.

– А это кто? – указал он на фотографию.

– Это муж и дети.

– Да, всякое в тайге бывает. За барсучьей веретейкой два беглеца три года в землянке прожили. Одичали, мясо сырое ели. Сами бедолаги явились с повинной.

Утром без суеты старик закутал Ольгу в тяжелую доху:

– Зде-ка вам на двоих места будет.

Мальчик притих под дохой. В теплом мешке за пазухой у матери привычно и тепло.

– Ангела вам попутчика.

Ольга расцеловала деда. Опустилась на колени, прижала маленького легкого старика:

– Дедушка, ты мне отец родной, я дочь твоя. Будет нужда, позови.

– Будет стынуть, езжайте с миром да мальца поберегите.

Прохор поднялся на крыльцо, обернулся, перекрестил отъезжающих.

Снегоход набрал скорость по проложенному следу через редкую поросль молодых сосен и, миновав ее, затерялся в ложбине. Ветер бил в лицо, и Ольга, спрятавшись в высокий воротник, предала себя нестерпимой тряске. Она обвыклась и задремала, только когда почувствовала легкое скольжение машины. Они въехали в устье реки. Мальчик, чувствуя себя в мешке комфортно, пытался выбраться наружу. После нескольких часов езды Николай Михайлович остановил снегоход. Стоянка длилась некоторое время, пока водитель заправлял его. Правый берег был высоким, сосны казались исполинскими, блеклая кисея небосвода лежала на их верхушках. Левый низкий, поросший хилыми елями и кустарником. Ольга застыла, изумленная увиденным.

– Раз, два, три… – начала громким шепотом считать волков.

– Не боись, они идут стороной, только вышли, – успокоил Николай Михайлович.

Стая серых расположилась на берегу, не проявляя явного интереса к людям, но и не оставляя их без внимания.

– Сытые, хвосты наотмашь, – добавил он.

Тронулись. Чистое полотно реки позволило набрать скорость. Волки приотстали, расстояние быстро увеличивалось. Николай Михайлович остановил снегоход, вскинул карабин. Два оглушительных эха прокатились над рекой. Настроение стаи сменилось. Николай Михайлович оглянулся, махнул рукой назад. Ольга поняла, что волки остались позади. Луна заняла на небе свое место, и ее всеобъемлющий свет осветил мчащийся по замерзшей реке снегоход. Достигнув излучины, Николай Михайлович направил машину за низкий утес. Вдали засветились огни.

Они подъехали к высокой избе. На шум мотора на крыльцо спешно вышла женщина.

– Николай, мы ждем пождем, ставни открыли, чтоб не оплошать. Эвон луна-то в поволоке, заметает помалу.

Из-под крыльца выскочила черная собачка, зевнула, поочередно вытянув задние ноги, и закрутилась волчком у ног хозяина. Он потрепал пса по загривку.

– Грей нас да корми, Катерина, – говорил Николай Михайлович, помогая Ольге слезать со снегохода.

– А где ж малец?

– Целы и малец, и мамка.

Коля подал голос.

– Всю дорогу, день битый молчал, с тобой здоровается, – продолжал говорить Николай Михайлович, помогая Ольге взойти на подъемное крыльцо.

На темном мосту пахло коровьим навозом, под полом замычал теленок. Дверь в избу была чуть приоткрыта, и полоска света указывала путь. В теплой чистой избе пахло едой. Справа печь, поверху занавешенная синей шторкой. Напротив обеденный стол, покрытый клеенкой. За ним на табурете сидела старая женщина, она колола кедровые орешки и ела зерна, разминая их в пальцах.

– Мама таежники прибыли, – громко обратилась к ней Катерина.

– Вижу, вижу, Прошке спасибо. Теперь, поди, сляжет. Сколь на лыжах-то отмахал! Старый стал. Ты, Никола, погодя его проведай.

Николай Михайлович молча кивнул головой, соглашаясь с матерью. С Ольги сняли доху, Катерина вытащила мальчика из мешков. Коля испуганно закричал.

– Пусть покричит, – говорила Катерина, надевая на него заранее приготовленную одежку.

– Он мокрехонек до макушки, пока уговорим – застынет. А звать вас как?

– Меня Ольга, а его Коля. Он кроме меня и дедушки людей не видал – там родился.

– Садись, Оля, за стол, – пригласила хозяйка.

На столе дымились щи, вынутые из печи. Ели молча. Только иногда Ольга уговаривала сынишку попробовать вкусных щей или хлебушка. Уставший ребенок пил сладкий чай, просил еще и еще.

– Пусть напьется, завтра хорошо покушает. Еда непривычная, да пристал с дороги, – советовала бабушка.

Дверь отворилась. Вошла женщина, поздоровалась и прошла к столу, поставив на него миску с яйцами.

– Катя, гостям яичек свеженьких принесла.

Снова скрипнула дверь – девочка-подросток с узелком в руках остановилась на пороге.

– Тетя Катя, мама для мальчика одежку прислала.

Дверь в избу не закрывалась, принимая все новых и новых посетителей. Несли игрушки, пельмени, валенки, молоко, одежду, а заодно рассматривали удивительных таежников. Николай Михайлович встал из-за стола:

– Так, бабочки, освобождайте избу, дайте людям поесть, согреться. Видите, мальчонка не унимается и сама еще в звериной шкуре сидит.

Соседи, привычные к строгому милиционеру, не спешили. Сострадание и любопытство не давали разойтись. Ночью дверь закрылась за последней женщиной, вернувшейся с пальто для Ольги. Который раз хозяйка ставила греться чайник. Садилась напротив Ольги и, вытирая заплаканные глаза, задавала вопрос.

– Хватит, Катерина, мучить ее. Давай веди в баню. Надо было бы до обеда, да как получилось.

Ольга закутала заснувшего Коленьку в тулуп. В темной ночи ветер разносил смоляной дым, в спящей деревне подвывала собака, чуя приближение непогоды. Банька стояла в стороне от дома. В маленькой и паркой бане Коля проснулся и заснул вновь.

– Оля, я мальчика помою, а ты справляйся сама, а то с непривычки худо будет, – предложила Катерина.

– Совсем цыпленок, весь тоненький, – приговаривала она, намыливая спящего Колю в глубоком тазу.

– Ты не переживай, Оля, кости есть, и мяско будет. Он ведь таежник, окрепнет.

Вымылись быстро. Уставшая и разморенная жарким паром, Ольга в полусне дошла до избы. Мальчика несла Катерина. Когда Ольга надела чистое теплое белье, предложенное хозяйкой, и голова коснулась подушки на высокой железной кровати, она подумала, что ее жизнь, внезапно прерванная в воздухе, возродилась в этой сибирской избе у добрых и теперь родных ей людей. Рядом на мягкой подушке под теплым одеялом спал ее сынишка.

– Господи, какое счастье, – шептала она, засыпая.

Коля быстро освоился на новом месте. Он часто не сходил с рук бабушки или мучил пушистого кота, таская его за хвост. Кот вырывался и снова возвращался к мальчику.

– Вон и Пушок детку ласкает, все от него терпит, – приговаривала старушка.

Ольга, привычная к труду, зная деревенское хозяйство, во всем помогала Катерине. Она опережала хозяйку во всех ее заботах.

– Мама, наконец-то я дожила до отпуска. За всю жизнь так не отдыхала. А теперь только подумаю, а дела уже сделаны, – говорила Катерина матери.

– А мне-то утеху в последнее времечко дал Бог: мальца понянькать. Я уж и духовитость их забыла, – радовалась бабушка.

Не было и дня, чтобы не приходили соседи. Они знали все подробности таежной жизни Ольги и шли, чтобы обрадовать гостинцами мальчика. Катерина смеялась:

– Вот припасов наносили, хоть назад в тайгу возвращайся, надолго хватит.

В селе Никольское Жаровского района Красноярского края Ольга прожила месяц. После того, как участковый милиционер сообщил в район о таежной находке и личность Ольги была подтверждена, она стала ожидать весточку из дома.

Морозным декабрьским днем Николай Михайлович принес в дом елку. Со дня на день ждали гостей из столицы. Ольга целовала деревянный крестик, вырезанный ею из можжевельника, и всхлипывала, не в силах сдержать слез. Чувства ожидания переполняли ее сердце. Заснеженный газик остановился около избы Князевых под вечер. Из него вышел водитель и, натягивая рукавицы, задорно крикнул:

– Гостей встречайте!

За ним из машины вышли двое мужчин. В руках у молодого была спортивная сумка, другой мужчина, лет сорока с лишним, одевал на плечи рюкзак. Из-под крыльца вылезла собака, взбежала на крыльцо и залаяла. Дверь отворилась. Выглянувшая Катерина испуганно охнула и исчезла, оставив дверь открытой. Через минуту, накидывая на себя пальто, она спускалась по ступенькам.

– Проходите, гости дорогие. Дожидаемся вас, глазоньки проглядели, – радостно приглашала она гостей.

Несмотря на спустившиеся сумерки и мороз, к избе Князевых собралось все население деревни. Приезжие стояли в растерянности. Наконец молодой взял старшего под руку:

– Пойдем, пап.

Все двинулись за ними в след. У самого крыльца Катерина остановила односельчан.

– Бабоньки, да неужто интересно смотреть, как мужики плачут?

Замешкавшиеся у дверей приезжие остановились. Катерина поспешила открыть перед ними дверь. По середине избы с Коленькой на руках стояла Ольга. В дикой тайге ее жизнь была заполнена ежедневной борьбой за существование, и не хватало смелости мечтать о подробностях такой минуты. Но она боролась за жизнь ради них, дорогих и любимых, которые стоят теперь перед ней. Первой заговорила Ольга.

– Не плачь, Коля. Это я, твоя жена. Я жива. Не плачь. Мы с Коленькой живы.

Обнявшись, они еще долго стояли, вытирая слезы друг другу. С ними вместе плакал Коленька.

Т.В.Григоричева

1999 г.

Запись опубликована 17.03.2015 автором klinvoskres в рубрике Рассказы с метками Григоричева Т.В.. Изменить

Личное: Григоричева Т.В. «Добра-то сколько»

Комментарии (0)

Ясный, жаркий, июльский день. Ослепительно горят золотые купола на монастырских храмах. Закинув голову вверх, можно любоваться на блистающие величественные кресты, украшающие их. Хорошо и спокойно. Господи, хочется встать на колени и поклониться кресту твоему, славе Твоей и защите нашей.
Закончилась ранняя и паломники собрались на отдых в небольшом монастырском дворике. Нигде теперь, только как на Украине, в глубокой провинции села Почаев, можно встретить народную простоту, почувствовать себя причастной к православному братству, увидеть неподдельное проявление христианской любви в отношении к страждущим и болящим людям, ищущим исцелений душевных и телесных. Собираясь небольшими группами паломники обедают, тихо беседуют. Здесь не встретишь равнодушия и спеси. Чужие, ранее не знакомые люди жалеют друг друга, успокаивают, дают советы. Христианская любовь притаившись среди мирской суеты и забот и терпеливо дожидаясь своего часа, здесь искренне милосердствует.
Хлопнула дверь из превратной. Двое молодых людей остановились, определяя где расположиться на отдых. Один из них лет семнадцати, высокий и худой, держит в руке набитую тряпичную сумку. Узкие, короткие брюки, подпоясанные веревкой, чуть достают до щиколоток. Между полами короткой, без пуговиц рубахи, видна полоска голого тела, ее рукава настолько узки, что до локтей разорваны по шву. Голова опущена и косматая русая челка почти закрывает лицо. Он стоит смирно и кажется ждет, куда ему повелит идти его спутник, который опираясь на грубо сколоченные, плохо струганные костыли, громко рассуждая по-русски с украинским акцентом, оглядывает маленький дворик. Выбрав свободную лавочку он мотнул головой: «Давай, тащи мня сюда. Отсюда всех видно и я на виду.» Он старше его смуглое лицо открыто, в больших карих глазах блестят смешливые огоньки. Давно не стриженные черные волосы лежат послушно. Его спутник положил сумку на лавку и принялся неумело помогать инвалиду, ноги у которого, как две безжизненные плети волочились за костылями. С большим трудом преодолев короткое расстояние они расположились на отдых.
— Ничего, потерпи, — говорил чернявый своему спутнику, — осталось чуток, замучил я тебя. Зато на пользу. Эх! Страшно вспомнить какой ты был. А щас хоть на человека похож. Он говорил громко, будто и не для своего друга, а всем сидящим в этом дворике. Улыбаясь и поворачивая голову в разные стороны, уверенный, что его слушают. — А за меня не горюй, Господь пошлет кого-нибудь. Ведь он всегда во время поспевает, не когда мы хотим, а когда нам на пользу. Посижу, кто-нибудь да подберет меня. Молодой низко наклонился и что-то тихо сказал ему.
-Не, я ни на кого не обижаюсь. Вот на мать свою долго обижался грешный. Бабушка моя рассказала, что моя мать не хотела меня. Бабушка еле уговорила ее, чтобы она меня родила. А я вишь какой уродился?! Пока маленький был не понимал, а как подрос понял, что я калека, да узнал, что мать меня не хотела… Обиделся я на нее, что и видеть не мог. Молчал молчал, а потом все высказал. Вот мол ты меня не хотела, тебя Господь и наказал, что я такой. Знаешь как мать горько заплакала!
-Это я сынок тебя не хотела пока не видала, а как народился, так я тебя сильнее жизни люблю. Чернявый положил руку на грудь, с чувством мотнул головой. — Все в душе моей перевернулось. Эх грешный, думаю, если она меня такого любит, можно ли ее не любить? Так и живем с ней вдвоем. Мать моя молодая и красивая, и добра в ней на десятерых хватит! Намучилась она со мной, думаю пусть отдохнет, а я пойду мир посмотрю, Не пускала, — он широко улыбнулся, — да я уговорил, пообещал не надолго. Не переставая улыбаться, он рассказывал размахивая одной рукой, другой опираясь на спинку лавки. — Ведь добрых людей эвон сколько! — Он мотнул головой. — Кто подтащит, кто подвезет. А я решил сразу к Сергию Преподобному ехать. Если расскажу, то и не поверишь. До Тернополя на автобусе доехал, а оттуда на поезде аж до самой Москвы! Парень опять что-то тихо сказал рассказчику.
-Не, до поезда я сам доплелся. А там люди около вагонов толпятся, сумки свои чемоданы запихивают. Вмести со своими сумками и меня какой-то православный запихал. Сел я на сиденье, что с боку и поехал. Смотрю в окне мелькают люди, поля, леса — радостно мне. Проводница у меня и билета не спросила, пока не стали спать укладываться. А куда ночью высаживать, утром уж Москва будет, сам выйду. — Он хохотнул, обвел всех глазами и продолжил. — Смешно мне, еду себе без билета, кто хлебушка даст, кто помидорку. Сытый. Вот люди, добра то сколько! Мы, православные с большой жалостью. В Москве проводница упросила носильщика, он меня из вокзала на такую вот лавочку и выгрузил.
Подошла женщина, подола ему помидорину и хлеб.
-Спасибо, не откажусь, мне все пригодится, съем. — Он тут же разломил все поровну и подал своему помощнику. Снова хохотнул и продолжил рассказ. — Сижу, жду кого Господь мне пошлет. Темнеть стало, вроде как беспокойно мне на душе. Ну думаю сосну на лавочке. А роптать так не хочется. Людей разглядываю, чтоб отвлечься. Народ подходит, кто на автобусе уезжает, кто на такси. А здесь такси прям около меня остановилось. Ребята-кавказцы говорят, — Брат, тебе куда? — А я им, — Мне к Сергию Преподобному, в Сергиев Посад. Они меня на руки, да в машину. — Он хохотнул. — Говорю, — Ноги-то мои не забудьте, я без них как без рук! Это я про костыли. Они их в багажник сунули. Я до этого нигде не бывал, если только мать в соседнюю деревню в церковь отвезет на коляске. А здесь Москва! Ребята попросили таксиста, он нас мимо Кремля прокатил. Я его сразу узнал, и Собор Василия Блаженного, а то только на картинках видал. Красота такая, насмотреться не могу, да плохо что уже темнело. До Ярославского вокзала ехали долго. Ребята эти на меня внимания не обращают, на своем языке разговаривают. Ну думаю и таксист про меня забыл, да нет, к вокзалу привезли и также на лавочку выгрузили. Сколько добра! А ведь не славяне, да и не знаю христиане ли? Я и спасибо не успел сказать, умчались и костыли мои в багажнике увезли. Поблагодарил я Бога, что так много людей добрых вокруг меня, и так мне самому радостно, слезы покатились. Думаю, люди-то какие душевные, и не знают меня, а помогают. Сижу, а дождь кап да кап. Так раскапался, что пришлось мне под лавочку заползти. Темно стало, прохожих совсем нет. Все спешат, а дождь не перестает. Лег я на живот, мне и посуше.
Расплываясь в улыбке он замолчал не на много.
-Да я уж и соснул. Слышу толкают меня в бок. Голову поднимаю. Милиционер. Строго так мне.
-Ты что, пьяный?
А я ему,
-Не знаю брат, чи я пьяный, чи я тверезый, да только я урод. Ног у меня нет, а костыли на такси укатили. Выполз я из-под лавки, а он нагнулся и меня рассматривает. Гляжу, слезы по щеке катятся, жалко ему меня, калеку.
-Куда тебе надо то?
-Да к Сергию Преподобному я еду.
-Давай на меня полезай, на последнюю электричку успеешь.
Заполз я к нему на спину, а он меня в самую электричку на спине занес и на лавочку посадил, что первая у двери. А здесь я уж сам заплакал.
-Спаси тебя Господи брат за доброту твою,
А он только рукой махнул. Парочка парень с девушкой через ряд сидят. Смотрю на них, красивые оба. Да только стыдно долго смотреть, так я будто дремлю глаза прикрыл и вправду задремал и не заметил как подъехали. Народу не много, все из вагона быстро выходить стали. Я тоже сполз, тороплюсь из электрички выбраться. Парень с девушкой вроде испугались, что я ползу, да потом сообразили, что я калека. Говорят,
—Вам помочь?
-Если хочется, то помоги,
Отвечаю. Парень меня до самой Лавры на спине донес. Еду у него на спине, а сам плачу, что так много людей добрых. Спаси их Господи! А уж в Лавре я как дома.
Рассказчик вытер кулаком оба глаза. Друг снова тронул его за руку и что-то сказал.
-Ну поедим, в последний раз на источник оттащишь меня. Окунемся, там и заночуем.
К ним подошла женщина, та, что угощала хлебом, подала узелок. Парень нагнулся, а рассказчик обхватив его за плечи, забрался на спину, женщина взяла костыли и сумку
-Спаси вас Господи,
Улыбнулся калека.
В синем без единого облачка небе плывет колокольный звон. Звонят к Вечерни, но жара еще не спала. С восточной стороны храма, на галереи собрались паломники. Чернявый парень сидит на разостланном одеяле, рядом стоит послушник с костылями. Высоко подняв голову и прищурив глаза он улыбаясь слушает звон и говорит,
Господь, Он нас не оставляет, Он всегда с нами и помогает не когда мы зовем, а когда нам полезно. Заслушав благовест, паломники неторопливо поднимаются со своих мест.